Малекит тихо хмыкнул про себя.
Уже не один десяток раз он замечал некую двойственность, что
пронизывала его нынешнюю личность — так, словно душа его ныне
состояла из двух частей. Был он сам. Тот, кем он считал себя, тот,
кто покинул умирающий мир благодаря неведомому союзнику —
Король-Чародей, правитель друкаев. Последний Король-Феникс Ултуана,
за плечами которого были тысячи лет побед и ошибок, коварства и
жестокости. Всегда относившийся к знаниям и тому же кузнечному
мастерству исключительно с прагматической точки зрения… Вот только
была и вторая половина. Молодая, яростная, огненная. Лишённая
собственного сознания, но достаточно сильная, чтобы тёмный эльф
чувствовал эмоции, идущие от неё. Эту страстную жажду познания, что
сжигала — и порой заставляла Малекита погружаться в чтение не
только для того, чтобы узнать что-то действительно полезное.
Желание творить, создавать нечто новое, гранить и придавать форму
естественным вещам — то самое, что в конечном итоге помогло ему
попасть в ученики лучшему мастеру нолдор и любимцу самого Ауле.
Радость — от самого процесса создания, и гордость, удовлетворение —
от результата, когда он получился именно таким, каким его
замыслили. Всё это если и было присуще королю друкаев раньше —
сейчас было усилено стократно. И порой эти порывы было
по-настоящему сложно контролировать.
И Малекит догадывался, почему подобное происходит.
В тот миг, когда его, словно котёнка из воды, вырвали из
собственного тела и поместили в новорожденного владельца, в нём уже
находилась душа. Ещё не осознавшая себя, не имеющая полноценного
разума, но уже наделённая определёнными эмоциями, привязанностями и
талантами.
Любую другую душу эльфа былой владыка Наггарота поглотил бы, не
поморщившись. Растворил в себе без остатка. Могущественный и тёмный
разум не позволил бы влиять на себя каким бы то ни было образом. Но
этот дух… Да, он явно заслуживал имени, данного этому телу при
рождении. Упрямый, могучий, огненный, с силой воли, явно
превосходящей приснопамятного Тириона. Вместо того, чтобы исчезнуть
без остатка, феа новорожденного гармонично переплелась с
душой пришельца, постепенно становясь с ней единым целым — и
изменяя. Подстраиваясь и подстраивая, даря новые эмоции, и,
отчасти, устремления. Именно отсюда, похоже, и брали начало столь
сильное упоение кузнечным делом, излишняя горячность, оставленная
Малекитом в далёкой молодости, которую приходилось подавлять, и
многое другое.