Сквозь щели в ставнях пробивались тонкие полосы света, в которых
кружились пылинки. Пахло древесиной, пивом и вином, чем-то еще, не
очень приятным. Однако Энрике казалось, что уютнее этого места нет
и быть не может.
– Ульрих! – крикнула женщина.
– Да-да, не голоси! – Мужчина, кряхтя, двигал продавленное
кресло поближе к камину. – Проклятье, Эмма только через два часа
придет. Согреешь воды?
– Уж конечно! Ты садись, садись. Где плед? Ах, вот он. Сиди,
грейся. Дай-ка ноги посмотрю.
Кресло приняло Энрику в объятия, и она поняла, что останется в
нем навеки. Закуталась в клетчатый плед и почувствовала, что
начинает плакать. Ничего поделать не могла – слезы просто текли и
текли из глаз. Ульрих смущенно отвернулся, стоя рядом. Женщина –
наверное, его жена, – снимала с Энрики туфли.
– Ну, чего там? – спросил Ульрих.
– Красные! – с облегчением в голосе отозвалась женщина. – Вот
еще б чуть-чуть…
– Беги воду греть!
– Бегу, не видишь?
Но женщина еще немного задержалась, заглянув Энрике в глаза:
– Сейчас ноги болеть будут – страх. Терпи. Повезло тебе, что
пальцы побелеть не успели. Что ж ты такого набедокурила-то?
– Ничего! – Энрика руками размазала по лицу слезы. – Тут… Все
такие злые! Я просила погреться – никто не пустил.
– Так еще бы, кто ж тебя пустит! – всплеснула женщина руками. –
Если хозяин на мороз выгнал, значит, либо проворовалась, либо еще
чего похуже. Скажи спасибо, что в тюрьму не бросили.
Хозяин? Проворовалась? Слезы прекратили течь, Энрика смотрела на
добрую женщину, хлопая недоумевающими глазами. Ульрих тронул жену
за плечо.
– Ева, – сказал он. – Девочка – из Вирту.
Женщина, которую назвали Евой, медленно повернула голову к
мужу.
– Вирту? – повторила она. – Как… Не может быть!
– Я оказалась в лесу, – заговорила Энрика. – Пришла сюда и
искала пристанища, но никто не пускал!
По мере того как жалость к себе и горе отступали на задний план,
в Энрике просыпались гордость и злость.
– У нас, в Вирту, считается позором не помочь нуждающемуся!
Законы Дио…
Осеклась. Вот еще – не хватает начать законы Дио
проповедовать.
– А нам тут – что Дио, что не Дио – все едино, – хрипло
прокаркал прежде молчавший голос.
Энрика устремила взгляд в тот угол, откуда он доносился. Там,
почти невидимый, кутался в черное пальто, неприятно напомнившее
Гиацинто, старик. На столике перед ним стояла большая кружка.