– Не обращай внимания, – махнула рукой Ева. – Это Норберт
Пресслер. Он тут как мебель. По-моему, сперва он появился, а потом
вокруг него и кабак вырос. Так же было, да, Ульрих?
– Истинная правда, – улыбнулся Ульрих, и Энрика тоже не сдержала
улыбки.
Все же, когда Ева убежала греть воду, а Ульрих – искать еду,
Энрика робко вытянула шею в сторону Норберта.
– Простите, – сказала она. – Вы сказали, что здесь не
поклоняются Дио?
– Не-а, – отозвался Норберт. – Ластер – свободный городишко.
Наслаждайся.
– Но… Кому тогда вы поклоняетесь?
Норберт медленно, со значением, поднял кружку, присосался к ней.
Кружка стукнулась о столешницу, Норберт крякнул и заговорил:
– Эт как поглядеть. В первую голову, триста шестьдесят четыре
дня в году, – деньгам. А сегодня – все больше дракону. Молится
народ. Шары заливает, чтоб не думать. А думка-то все равно
идет…
– Какая думка? – прошептала Энрика. Голос Норберта звучал так
тягуче и значительно, что от одних интонаций становилось жутко.
– Такая думка, что вдруг дракону опять чего-то не понравится, и
он нападет на город? Только-только отстроились…
– Норб! – прикрикнул вернувшийся Ульрих. – Я тебя просил – не
заводить этих речей в моем кабаке!
Он придвинул к Энрике столик, поставил на него поднос. Тарелка
супа и стеклянная кружка с чем-то красным и дымящимся.
– Глинтвейн, – сказал Ульрих. – Давай, тебе сейчас – самое
то.
– Он с алкоголем? – спросила Энрика, понюхав кружку.
– Конечно. А что?
– Ничего… Никогда не пила ничего с алкоголем.
Ульрих негромко рассмеялся, покачал головой:
– Да, детка, ты точно не из местных.
Пока Энрика ела суп и пила вкусный горячий напиток, появилась
Ева с тазиком воды. Когда Энрика погрузила в него ноги, она поняла,
что женщина имела в виду, говоря – «страх». Чудом удержалась, чтобы
не взвыть.
– Ничего-ничего, – приговаривала, поглаживая ее по руке, Ева. –
Это чувствительность возвращается. Ты перетерпи, и все будет
хорошо.
– А лучше – пей, – советовал Ульрих. – Под пьяну лавочку, оно
все не так больно.
– Вот еще, ребенка спаивать! – возмутилась Ева.
– Ой, я тебя умоляю! Нашла ребенка. Она, вон, замуж собралась
уже.
– Да! – воскликнула Энрика и заговорила, пытаясь отвлечься от
боли, терзающей ступни: – Мне восемнадцать лет, и я до Нового года
обязательно должна выйти замуж. Хоть за кого. Потому что иначе я
перенесусь обратно в Вирту, и меня казнят.