Солдатам очень понравилось выражение
«оформить пинка», и данное действие быстро стало одной из
негласных, но просто таки обязательнейших традиций. Еще больше им
понравился другой приказ корнета: тех задержанных, кто покрепче,
отпускать только после сеанса «трудотерапии»: дров натаскать или
песка с щебнем для отсыпки дорожек, с выгребными ямами вдумчиво
поработать, сена покосить, мусор какой убрать, подмести. Занятие
находилось всем, а уж как укрепился авторитет командира второго
взвода! Тем более, что все уже попривыкли к тому, что именно он
постоянно находится в отрядной канцелярии или где-то рядом, в
отличие от штаб-ротмистра Блинского или корнета Зубалова. Командир
заставы своим присутствием ее обычно не баловал, отметится на
утреннем разводе и в Ченстохов, по важным и неотложным делам (по
слухам — новая пассия), или на отдых от важных дел. А его
благородие корнет Зубалов жил и служил (и даже дышал) в ожидании
отставки, и лишнего на себя не брал: с утра в канцелярии, потом
объезд дистанции, и все — остаток дня «дежурил» на своей квартире.
А меж тем причины такого повышенного трудоголизма князя были
донельзя банальны: во-первых, в канцелярии было прохладно, а на
улице и в тени доходило до плюс тридцати. Солдатам еще удавалось
походить нараспашку (особенно в дозорах), а вот офицерам это
категорически воспрещалось, расстегнутый и без фуражки корнет
вызвал бы настоящий шок и волну слухов. Хочешь ходить в одной
рубашке — делай это дома, а на службе офицер должен быть застегнут
на все пуговицы. А во-вторых, занимаясь оформлением разного рода
документов, Александр заодно и систематизировал накапливающуюся
понемногу информацию: рядом с какими хуторами чаще всего случаются
стычки, какие участки дистанции у несунов самые любимые, средняя
численность и тактика контрабандистов, наиболее удобные маршруты
для караванов, виды и стоимость запрещенных товаров, общие сведения
о местности. Даже макет местности потихоньку создавать начал. Было
еще и в-третьих, к сожалению. Стала приходить боль, вначале
потихоньку, покалыванием в висках, затем сильной мигренью и
неожиданными спазмами. Все чаще и чаще приходилось вызывать
холодное безразличие к окружающим, чтобы не сорваться. В такие часы
он просто запирался в офицерской комнате, пережидая очередной
приступ, или уходил в ближайший лесок и долго стоял там,
привалившись к облюбованному дереву. Посетив местного лекаря,
господина Матисена, получил твердое убеждение — лучше умереть
самому, чем воспользоваться помощью этого коновала и сдохнуть после
устроенного им кровопускания.