Лахт легонько толкнул дверь – она
подалась беззвучно. В лицо дохнуло холодом, так что капельки воды
изморосью осели на лбу. Шаг вперед. Еще шаг… Когда опасность мнима,
преодолеть страх трудней всего. В присутствии смерти люди замирают
от ужаса – чтобы никто не помешал ей подобраться к жертве. Тот, кто
спит, видит жуткие сны и проснется в поту, с бьющимся сердцем лишь
тогда, когда она уйдет, забрав то, что хотела. Тот, кто не спит,
боится двинуться с места, цепенеет, как мышь под взглядом гада. А
потом недоумевает: и чего же он так испугался?
Еще два шага. Которая тут спальня
девочки? Не хватало ввалиться в теплую постель фрели Илимы,
например, – точно не так поймут… Стоило полночи ждать, чтобы теперь
опоздать! Еще два шага… Еще…
Здесь. Точно здесь – по ногам из-под
двери тянет холодной сыростью, будто из разверстой могилы…
Смерть не ведает добра и зла, как и
остальные сущие боги, и чтобы идти против нее, нужно быть или
дураком, или героем. Героем Лахт себя не ощущал, а потому,
наверное, был все-таки дураком…
Дверь не скрипнула. Фрели стояла
перед зеркалом, касаясь стекла пальцем. Глаза ее были закрыты, к
зеркалу она подошла во сне. В спальне пахло землей. Из зазеркалья
на девочку смотрела смерть, и жизнь текла через стекло к отражению
фрели…
Сущий страх горячит кровь и гонит ее
по жилам, растягивает время, дает силу и быстроту – мнимый страх
останавливает сердце и расслабляет тело. Стоило большого усилия
сделать два шага к зеркалу и оторвать палец девочки от стекла –
руку обожгло холодом. Нечто, будто пощечина, из зазеркалья
выплеснулось Лахту в лицо, он отпрянул, прикрывшись руками (вот и
от чего, спрашивается?), а фрели отпрыгнула к кровати, схватилась
за угол одеяла, пытаясь натянуть его под подбородок, и завизжала.
По-девичьи пронзительно, так что стало больно ушам. Лахт и хотел бы
сказать ей, что опасности нет, но, во-первых, не мог ничего
выговорить – челюсти свело судорогой, – а во-вторых, она бы все
равно не услышала.
С низкого топчана у двери подскочила
нянька, первым в спальню вбежал Хорк, вооруженный ложкой, которой
только что помешивал вино. За ним егерь с подсвечником в руках –
половина нескончаемых свечей погасла по пути, но две или три
неплохо осветили комнату. Следующей была фрели Илма – словно дикая
кошка, готовая порвать на клочки негодяя, посягнувшего на девичью
честь. За нею появился йерр Варож в подштанниках и с кочергой – и
если бы на его пути не стоял Хорк, то непременно огрел бы ею Лахта.
Родители юной фрели едва протиснулись в дверь, и в спальне стало
совсем тесно. Ойя бросила визжать и разревелась – будто ждала,
когда возле нее соберется весь дом.