Мое «половинчатое решение» вызвало новый виток дебатов, которые
продолжались еще добрых полтора часа и в итоге неожиданно устроило
обе желающие ровно противоположного стороны. Уже этим же вечером
войска, собранные вокруг города, получили приказ окапываться и
строить мосты через Свислоч, чтобы при плохом развитии событий
иметь возможность вовремя отступить на другой берег.
При этом было очевидно, что все двести к гаком тысяч человек
Минск вместить в себя не сможет, да и угроза обходного маневра,
способного отрезать армию от дороги на восток постоянно висела над
головой Барклая подобно дамокловому мечу, поэтому больше половины
армии заранее были отведены на восточный берег реки, защищать же
непосредственно город осталось только сотня с небольшим тысяч
штыков и конечно вся артиллерия. Часть ее правда тоже расположили
на левом берегу для прикрытия переправ, что впоследствии аналогично
сыграло определенную роль.
2 июля к городу подошел со стороны Вильно корпус Даву и сходу,
нахрапом, попытался захватить губернскую столицу. За два дня мы как
могли подготовили ее к обороне, в том числе и эвакуировав на восток
большую часть мирного населения. Собственно процентов сорок жителей
уехали еще до этого, частным, так сказать порядком, не желая
знакомиться со всеми ужасами войны лично. Остальных, кого смогли,
мы вывезли в сторону Смоленска с привлечением обозников.
Попытка штурма Минска малыми силами ожидаемо провалилась,
оставив перед позициями наших войск несколько сотен тел, Даву
откатился назад и стал ждать подхода подкреплений. Мы тоже не
форсировали события, поскольку время играло на нас и каждый
выигранный час и день только приближали русскую армию к победе.
Пока армейцы занимались непосредственно военными делами, на меня
сбросили работу по профилю. Мне выделили конную команду и отправили
организовывать эвакуацию жителей вдоль дороги на Смоленск, по
которой предстояло отступать армии. Работа была, откровенно говоря,
собачьей. Несколько раз в день объяснять людям, что все их
хозяйство в ближайшее время будет уничтожено, и им самим следует
уходить на юг или восток, бросив землю, на которой похоронены их
предки – дело для нервной системы не слишком полезное. Впрочем,
местные на удивление чаще всего воспринимали ситуацию если не как
должное, то с каким-то недоступным человеку из двадцать первого
века флегматизмом. Мол придет француз – уйдем в леса, уйдет
француз, вернемся, отстроимся и будем жить дальше. Даже перед лицом
вражеской армии переселяться на юг и восток страны соглашался очень
небольшой процент крестьян.