От кофе Фигаро отказался из санитарных соображений; вместо этого
он попросил проводить себя в комнату господина Марко. Старикашка
закивал, исчез в квартире и тут же вернулся с подсвечником. Гастон
молча поднес к свече серную спичку, не дожидаясь пока домоправитель
справиться с колесным кресалом и они стали подниматься на второй
этаж по кривой скрипучей лестнице.
В коридоре наверху царила сырость. Обои клочьями свисали со
стен, и было совершенно невозможно определить их изначальный цвет.
Газовыми рожками тут и не пахло; единственный бледный луч света
падал из узкого окна, в которое коридор упирался. На подоконнике
сидел большой черный кот и неодобрительно рассматривал неурочных
посетителей.
- Пшел! Брысь! – Старичок замахал руками, едва не потушив свечу.
– Иди прочь, животное! Сколько раз говорил: за скотину плата
отдельная! Жульё!..
Кот презрительно фыркнул, мягко спрыгнул на пол и затрусил к
лестнице. Он был жирный холеный мизантроп и явно устроился в этом
мире куда лучше, чем всякие там следователи. Фигаро вздохнул и
поискал взглядом комнату номер четыре.
Это была обыкновенная деревянная дверь, не так давно выкрашенная
светло-зеленой краской. Оловянный шар дверной ручки тускло блестел
сквозь царапины и отпечатки жирных пальцев которые на нем оставили
бог весть сколько поколений. На двери висел лист бумаги с синюшными
печатями жандармерии, сочно-желтыми – Городского Управления и
жеманно-розовыми – Федеральной Милиции. Там же чернела надпись:
НЕ ВТОРГАТЬСЯ! МЕСТО ЗЛОДЕЯНИЯ!
Фигаро вставил ключ в замок. Тот вошел легко и просто, как по
маслу. Щелк!
- Гастон! И Вы, господин… э-э-э… не помню, как Вас зовут…
Останьтесь снаружи. В комнату не входить пока я не разрешу. Даже
если меня там будут убивать. В этом случае бегите за жандармами, но
ни в коем случае – мне на помощь. Ясно?
- Ясно, – коротко ответил Гастон. Он был бледен, на широком лбу
проступала испарина. На щеках у домоправителя тоже блестели капли
пота, что было странно – в коридоре было довольно холодно.
- Мерзость-то какая… – прошептал старичок, кутаясь в свой
халатик, но Фигаро и без него чувствовал что-то вроде едва
заметного, но, несомненно, ядовитого миазма, разъедающего
носоглотку, щекочущего ноздри, невидимой пленкой оседающего на
коже. Он повернул ключ и медленно открыл дверь, даже не скрипнувшую
на хорошо смаханных петлях.