Бессмертный хитро сверкнул глазами,
без сомнений уловив, в каком свете его представили в этих словах.
Но ничего не сказал. Лишь кивнул:
— Клянусь.
— Клянусь, — эхом повторил
император.
— Услышано! — откликнулись Ганс,
Лиона и семеро жрецов.
Лишь после этого бессмертный сделал
шаг в центр круга. Линии сложного рисунка загорелись, отвечая
древнему заклятию, воплощенному в простых браслетах. Во второй
круг, поменьше, встал император. Напротив в таком же замер Ганс.
Запела Лиона. Со второй строфы запели жрецы, и залу затопило
пронзительным белым светом.
***
Как и многие века назад, ритуал
ударил по каждому, кого коснулся. Дар жрецов сильно ослаб, будто
они день и ночь работали без отдыха. Ганс, Энши и сам император
много часов провели в забытьи. Но толком восстановить силы не
позволила спешка. Император, едва очнувшись, велел привести к себе
Энши и Ганса, чтобы убедиться в успехе.
Увы, Ганс не понимал, как быть
ключом. Всякое «представь, что открываешь невидимый замок» на него
не работало. Энши подозревал, что у доблестного паладина попросту
нет воображения. Да и откуда тот паладин вообще взялся? Новый
нагрудник без единой царапины, плащ, никогда не видевший дороги,
юнец, никогда не знавший войны. Руки во имя своего господина он
точно не пачкал. Там, в подземелье, император говорил о человеке,
которому верит. Что же, в этом было зерно правды: недавний ребенок
с вбитыми в голову догмами подчинения и восхищения уж вряд ли
посмеет сделать хоть один лишний шаг. Сам. Особенно, когда
нестерпимой тяжестью давит ошейник высокого звания.
Энши невольно скривился.
Тем временем попытки Ганса что-то
представить стали походить на потуги в уборной: он хмурился, дулся,
краснел… И всё без толку. За время устроенной императором проверки
Энши успел размяться, поупражняться с мечом — тщательно убедившись,
что его за этим делом не застанут, — ещё раз вкусно поесть,
выспаться, подобрать себе коня и запасной комплект одежды в дорогу.
Лишь после того, как к императору вбежал очередной загнанный
посыльный с небольшой запиской в руке, Энши сжалился:
— Эй, Ганс, скажи «разрешаю» и
подумай об огне.
Паладин оглянулся устало и хмуро — к
Энши он относился плохо, помня о дерзости во время ритуала, — но
всё же подчинился. Вскинул подбородок и гордо произнес: