— Когда я думаю обо всех этих бездарно проигранных нами
сражениях последних дней, о тысячах убитых и о бесконечном
отступлении, то никак не могу понять, а ради чего все вот это?
Почему мы попали сейчас в эти пещеры? А ведь так все хорошо
начиналось в январе. Все командиры нам твердили, что пойдем вот-вот
в наступление и освободим Крым! — говорил один голос.
— Ты ничего не понимаешь. Это же настоящий героизм! Немцы
прорвались, а мы защищались, как могли. И здесь защищаем тех, кто
первыми эвакуироваться через пролив должны. Ну, разве мы не герои?
Благодаря нам раненых вывозят и командный состав. А нас потом тоже
вывезут. Не бросят, — говорил кто-то другой.
— Ну, понятное дело, ты себя героем считаешь, раз немецкий танк
поджег, но здесь же не только герои собрались, а и обыкновенные
люди. И им надо кушать, пить и дышать. Нету во многих наших бойцах
ничего героического. Вот ты, Васька, комсомолец, потому все о
героях рассуждаешь. А я нет. Я о простых вещах говорю, о том, что
побежали наши от немцев, да к переправам рванули, а нам с тобой
места не нашлось. Бросили нас погибать. Вот тебе и весь героизм.
Теперь сиди здесь, среди камней, в холоде, сырости и в темноте, да
защищайся, как можешь, оставшись без ноги, — сказал боец.
— Да, Мишка, ничего ты в мудрой политике партии и товарища
Сталина не понимаешь. Мы тут прикрытие организовали для
отступающих. Собой пожертвовали. Разве не понятно? А то, что тебе в
бою руку отстрелили, а мне ногу взрывом мины оторвало, так это
обыкновенная случайность. Если бы ты комсомольцем был, то и
рассуждал бы по-другому, — проговорил тот, которого назвали
Васькой.
— Точно, Василий, я простой человек. Не берут меня в комсомол.
Ты же знаешь, что я сын священника. Кто же меня возьмет в комсомол?
Вот потому я и рассуждаю по-простому. Без всей этой вот политики
твоей, — сказал Мишка.
— Да ты, темнота, до сих пор и в бога веришь, наверное? —
спросил Васька.
— Ну, да. Верую. Отец мой верил и дед. И деды дедов тоже верили.
Отчего же не верить и мне? Я вот все время у бога прощения прошу за
всех нас. За то, что дураки мы такие неуклюжие, немцев прогнать
никак не можем, — сказал Мишка.
— Это ты сам дурак. А бога своего в церкви иди проси. А тут
нечего. Здесь военная позиция, атеистическая, хоть и в госпитале мы
сейчас лежим, — проговорил Васька.