служащимиконторы публика оказалась практически рабами, разве
что натот
жесрок. Но поэтому к ним
и относились хуже негров, даже и кормили куда хуже, потому как негр
– постоянная собственность, а белый – временный инвентарь, и надо
за весь срок выжать из него максимум, потратив минимум. Хозяин не
имел права убивать слуг, зато мог их бить как собак – в том числе
и, например, спуская кнутами шкуру со спины долой и намазывая рану
перцем. Мог ломать им руки и ноги. Кормить такой дрянью, что и псы
не ели. Естественно, от такого обращения многие «служащие» дохли. А
бегство приравнивалось к воровству (ты – собственность, удрал –
украл самого себя! – нанес убыток хозяину) – и за это вешали.
Причем еще те, кто был под голландцами, радовались, что не попали к
англичанам, которые имели милую привычку перепродавать белых рабов,
когда срок подходил к концу и на нового хозяина слуга обязан был
пахать опять весь контрактный срок – и так до смерти, которая не
слишком задерживалась.
Как бы тут такое не получилось! Хотя
немцы в подобном вроде замечены и не были, но чем черт не шутит!
Вопрос о том, числит себя герр фон Шпицберген мушкетером или
склонен к пикинерству – новобранец понял и решил, что не стоит
лезть в дебри, виданные только в фильме про
Алатристе.[4]Геринг кивнул, пробурчав, что все равно в
этих диких землях пикинеры не в почете, так как тут нет рейтаров в
броне, да и пики делать не умеют.
И, скрепя сердце, Паштет гусиным пером
отчаянно подмахнул текст, – как раз последним, под целой кучей
разномастных крестиков, среди которых совершенно терялся пяток
подписей, из чего сделал вывод, что грамотных тут едва ли десятая
часть.
После этого, хауптманн и
новоиспеченный мушкетер вышли из шатра, Геринг окликнул
находившихся неподалеку солдат, – не всех, а кто поблизости
оказался пойман, – и велел найти знаменщика и развернуть ротное
знамя. Всего собрал их с десяток, откуда-то притащили несколько
копий, составив их на манер ворот – и Пауль фон Шпицберген прошел
сквозь них торжественным маршем. Развернутая линялая тряпка на
палке, как понял Паша, явно и была ротным знаменем. Типовой ритуал,
похоже, – кнехта проводят через ворота, сделанные из копий, вводят
в мир суровых воинов.
Дальше Паштет повторил за капитаном не
вполне понятный текст, как выходило из через пень-колоду
получившегося перевода – что-то типа присяги. Он поклялся в
верности товарищам, командиру, квартирмейстеру, святой церкви, ну и
богу, разумеется. Потом было не так понятно, но вроде бы поле боя
покидать было нельзя, пока стоит ротный стяг, за это явно по
грозному тону хауптмана полагалось какое-то злое наказание, еще
что-то про храбрость и доблесть и какие-то слова, по отдельности
понятные, но вместе совершенно не складывавшиеся в ясный текст.
Паштет уже и рукой мысленно махнул, повторял торжественно и
механически. Вот то, что сказал хауптманн про то, что и жаловаться
на несоблюдение договора воины могут только поодиночке и только за
себя – это почему-то сообразил.