Я бросился вон из палатки, но не обнаружил никаких соглядатаев
поблизости.
Неподалеку со смехом разговаривали адъютанты. Кто же это мог
околачиваться возле палатки главнокомандующего? Может, пойти у них
порасспрашивать?
— Господа, — сказал я, подойдя к порученцам. — Позвольте
спросить, не пробегал ли тут кто сейчас? Возле палатки Александра
Васильевича кто-то отирался и подслушивал наш разговор.
— Ого, — сказал Степанов. За время войны в Европы он чуточку
поправился, хотя с чего бы, все время скачем туда-сюда, как
угорелые. — Это никуда не годится. Уже среди бела дня лазутчики
пошаливают.
Вместе со мной они усердно обшарили все близлежащие палатки, а я
тем временем незаметно подглядывал за ними. Если кто и находился
поблизости, так это они. Надо будет потом расспросить по
отдельности каждого, может, кто и вспомнит, как один из них
отлучился на минутку.
Долго искать не пришлось. Суворов вышел из палатки и подозвал
адъютантов к себе. Он созвал офицеров на военный совет. Впрочем,
советом это было только по названию, главнокомандующий уже принял
решение и хотел согласовать его с командирами.
Не прошло и получаса, как объявили о выступлении в поход.
Офицеры и сами уже устали сидеть на месте и желали встретиться с
врагом, а не гоняться по окрестным лесам за партизанами. Сейчас мы
находились восточнее города Дижона, верстах в двадцати и не видели
населенного пункта. Суворов и не собирался заходить в город, а
решил сразу отправиться на северо-запад, к Реймсу, куда стремились
и основные силы союзников.
За время вынужденного стояния во французской провинции солдаты
успели хорошенько отдохнуть. Летом браконьерствовали в лесах,
собирали ягоды и торговали с местными жителями, иногда чуточку и
пошаливали, не без этого. Теперь, когда Суворов задал сразу быстрый
темп, солдаты охотно шагали по дороге.
Я ехал с Бабахой и слушал его сказки о парижской жизни. Беднягу
так пленили воображаемые красоты столицы Франции, что он решил туда
переехать.
— Не рекомендую, не рекомендую, — заметил я. — В ближайшие
два-три года этот город станет центром войны всего европейского
континента. Все эти красоты могут быть разнесены выстрелами из
пушек.
— Не, красота вечна, — мечтательно и философски заметил Бабаха,
чего я за ним никогда не замечал раньше. — Даже разрушив ее, она
никуда не исчезнет.