Все заняли свои места и принялись с аппетитом поглощать
вышеперечисленные яства, запивая обильную пищу красным вином. В
одном из углов я разглядел расположившихся там троих музыкантов.
Двое из них, помоложе, издавали веселые звуки, терзая пару то ли
дудок, то ли свирелей, а убеленный сединами старик бренчал на
чем-то отдаленно напоминающем наши земные гусли, имеющими здесь
прямоугольную форму. Мелодия у местных служителей Эвтерпы выходила
на редкость слаженная, дикая и довольно задорная.
Я сидел между Баргом и Саримом, немного дальше, слева и справа
от меня, устроились наши друзья: Дрок, Ошис и Зараб. Гларро же, как
и Ркат, находился сейчас за столом вождей. Это нас ни в коей мере
не огорчало, и мы внимательно слушали Барга, по обыкновению своему
начавшему повествовать одну из веселых жизненных своих историй.
Причем, получалось это у него сегодня особенно хорошо. Пару раз я с
удивлением увидал как хохочет Дрок, чего ранее за ним не
наблюдалось, и разок – как улыбнулся наш отчего-то последнее время
чересчур мрачный ящер.
Люди, орки и адит пили, ели и веселились. Однако, все же,
проскальзывало какое-то напряжение в их взглядах, словах, даже
смехе. Что-то едва уловимое, но явственно напоминающее мне чувство
безысходности. По всему было заметно – ничего хорошего от будущего
здесь уже давно не ждут.
И вот, в подтверждение моим безрадостным мыслям, музыканты
сменили мелодию с очередной веселой на грустную. Музыка стала
тяжелой как камень и тоскливой как осенний ветер. Все орки разом
вдруг затянули печальную песнь, вразнобой запев о чем-то, что мигом
сплотило всю эту массу обычных бойцов и вождей. Упоенно орали ее и
рядом сидящие Барг с Дроком.
Прислушавшись к словам и вникнув в смысл, я понял, что поют они
балладу о великом воине, который оставил свою землю и отправился на
войну, где, получив стрелу в грудь, орк умирал вдалеке от родины,
что тьма таких же бойцов полегла в последней битве и что немногие
из них вернутся в родные степи. Когда собравшиеся в каменном зале
закончили петь на душе стало пусто и тоскливо. Я про себя пожалел
этого неизвестного мне воина.
- Да, грустная песня, - поневоле мои слова прозвучали в
наступившей тишине громче, чем того хотелось.
- А что же ты, иноземец, - вдруг обратился ко мне старик с
гуслями, - не споешь ли нам своих песен?