Ион сплюнул на землю и поморщился.
Потом, словно вспомнив о чем-то важном, проворно расстегнул плащ и
вынул из нагрудного кармана смятые желтые листы.
— Письма для вашего брата, — он
протянул их казначею.
Служитель припрятал деньги и забрал
почту. С интересом осмотрел каждый конверт, проверяя, не сильно ли
расплылись чернила.
— Отчего так много писем в этот
раз?
— Мирче со столицы пишут, — пояснил
Ион. — Про набеги-то, небось. О южанах слыхал, а, отец Левий? О
сыне княжеском?
— А кто ж о нем не слыхал, —
пробормотал казначей, не подымая глаз.
— Смутные времена настают, — Ион
покачал головой. — Молдавского князя-то убили, а сын Влада сбежал.
Как считаешь, опять сюда придет за престол отца биться?
Левий, вдумчиво рассматривающий
странное письмо из стопки, прослушал вопрос и не в тему разговора
спросил:
— А этот конверт кто тебе дал?
— А? С красной печатью который? Да
черт его знает! Посыльный аббата, наверное.
— Не похоже, что посыльный аббата, —
Левий повернул письмо печатью кверху. На красном сургуче
красовались два ангельских крыла. — Не его знак. Адресант не
подписался.
— Ну а получатель там указан? —
посыльному стало интересно, и он наклонился над письмом.
В небе белой линией вспыхнула
молния. Вслед за этим раздался оглушительный раскатистый удар
грома, сначала глухой, а потом грохочущий и такой сильный, что
зазвенело в ушах. Левий ненароком перекрестился и внимательно
осмотрел размытые черные буквы на переднем листе.
— Кажется, тут написано Деваст.
— Деваст? Уж неужто нашему смурному
Егерю пишут? — Ион нервно хохотнул, озираясь по сторонам.
О чудаковатом послушнике слышал
каждый, кто хоть раз заглядывал в монастырь. Вечно мрачный,
взъерошенный, с каким-то туманом в черных глазах — таковым был этот
добровольный отшельник. Некоторые трепетали перед ним, считая
безумцем, некоторые, наоборот, жалели, принимая за человека,
повидавшего в жизни много горя.
Он пришел в монастырь, кажется,
давным-давно. Пришел едва живой с саблей в руках, весь
окровавленный, с ранами на лице и шее. Одет был в одни портки. Ни
денег, ни грамоты с собой не имел. Откуда пришел — не помнил. Да и
вообще мало что помнил. Монахи посчитали его сумасшедшим, потому
как он разговаривал сам с собой. Игумен же принял его за
контуженого дезертира, но прогонять не стал. Поговорив с убогим,
разрешил присоединиться к братству. Так он здесь и остался. Начал
молиться, класть поклоны, работать со всеми на равных.