Так что, видно судьба у калтайского станичного казака Рашитки
Хабибулина сопровождать меня и дальше, до железоделательных
заводов. А чтоб хозяин суки, у которой щенки родились, мой подарок
царю кому-нибудь другому не продал, Ильяз на следующий же день
домой отправиться, с тремя рублями в кисете.
Проводники не обманули – оставшиеся четыре версты до просеки
показались сущим Адом. Сначала – крутые, осыпающиеся снегом и
песком, заросшие кустарником склоны. Потом, когда все-таки вылезли
на водораздел, сугробы почти по седло моей лохматой коняжки. И уже
в самом конце, когда даже просвет среди деревьев стал виден – целые
горы неряшливо сваленных сучьев. Ну допустим, лопаты нам и не
пригодились бы, а вот топоры – точно не скучали. Оказалось проще
прорубить себе дорогу, чем вытащить из-под сугроба и раскидать в
стороны смерзшиеся, еще липкие от смолы ветки.
Ильяз, забрав деньги - и за собак, и за знание пути – отправился
на север, в сторону Томска. Сказал, что хоть дорога и длиннее в три
раза, чем наш, пройденный уже путь по руслу Тугояковки, а все
равно, быстрее так до родной Калтайской доберется. А мы, перекусив
сухарями с солониной, повернули морды лошадок в другую сторону.
Просеку с наезженной колеей нельзя и сравнивать с оживленной,
вытоптанной и наезженной тысячами путешественников главной дорогой
региона. Тем не менее, и здесь оказалось достаточно оживленно. До
вечера, когда нашли приготовленное для обозников место ночевки,
встретили два каравана по дюжине саней, груженных плетеными
коробами с углем, и один – поменьше, с коксом в дощатых ящиках. И
на полянке с родником и здоровенным, метра два в диаметре,
кострищем располагалась еще одна извозная артель, везущая к шахтам
пустые корзины.
Мужички встретили нас более чем радушно. Даже водку было
достали, так сказать – за встречу. Казаки глянули на меня угрюмо и
отказались. Отговорились, что, мол, пакет в каторжный острог везут.
А ну как что случится, а они под хмелем. Так и из полка выгнать
могут! Викентий Станиславович – мужик строгий!
Разгадка такого, неожиданно доброго к нам отношения, лежала на
поверхности. Черные ели и пихты, голые березы и сумрачные осины,
выстроившиеся вдоль только-только отвоеванной у тайги тоненькой
нитки новой дороги, напоминали извозным, что здесь все-таки дикий
край. Полный не слишком дружелюбного зверья. А волчья стая, голов
этак в десять-двадцать, плевать хотела на топоры и палки
сгрудившихся у костра мужичков. Сожрут, и фамилию не спросят! Серые
в здешних местах – не чета тем облезлым собачкам, что в клетках
зоопарков двадцать первого века сидят. Матерые, здоровенные твари!
А у нас четыре ружья, да еще револьверы в придачу. С таким
аргументом и зверь лесной спорить не посмеет.