Он осекся, встретив обреченный взгляд мальчишки и обвиняющий –
своего помощника; Штефан Мозер тяжело вздохнул.
– Как я могу при этом верить во всякие глупости, да? –
договорил парнишка угрюмо. – Я и не верил. Пока все это не
началось, я, клянусь, во все это не верил. Да, в глубоком детстве
когда мне было лет шесть или семь, мы с друзьями рассказывали друг
другу всякие байки, но я вырос и перестал верить… Сейчас я думаю,
что не верил даже тогда. Просто не думал о правдивости всех этих
историй, и все.
– Я не хотел тебя обидеть, извини, – попросил Курт от
души, и тот вяло отмахнулся.
– Я все понимаю… И знаете, – заметил Штефан
нерешительно, – у меня есть одна идея, как можно разобраться
со всем этим. Если к папе придет инквизитор – это ведь будет уже
серьезно, это не просто жалобы ребенка, верно?.. Я ведь сказал –
папа состоятелен, и он вполне может себе позволить разобрать старый
шкаф и… не знаю… сжечь его, может быть? Если вы поговорите с ним,
вас он послушает; или кто-то из ваших старших сослуживцев – вы ведь
в любом случае намеревались им все рассказать. Пусть он мне не
верит, но он меня любит, вот и объясните ему, что для моего
спокойствия будет лучше не спорить, а просто избавиться от этой
вещи.
– Сообразительный паренек, – одобрил Бруно, и Курт
тяжело усмехнулся:
– Да? А вещи твои тоже спалить – вместе со шкафом?
– Нет, – заметно смутился тот, – к чему же это;
их можно переложить в новый…
– А когда в нем снова кто-нибудь начнет дышать, и я снова
явлюсь к твоему папе с просьбами его сжечь, он погонит меня в шею
вместе с моими манерами уничтожать его мебель.
Штефан умолк, неловко пожав плечами и отвернувшись; Курт
вздохнул.
– Иди-ка ты домой, хорошо? – предложил он как можно
мягче. – Завтра я поговорю со старшими, и тогда, быть может,
мы что-нибудь придумаем. Сегодня я ничего сделать не смогу в любом
случае.
– Я понимаю, – пробормотал мальчишка вяло, – я и
не надеялся, что вы вот так вот, сегодняшним же вечером, сумеете
меня от всего этого избавить… Спасибо, что хоть бы выслушали и не
выставили сразу.
– Такая работа, – привычно отозвался Курт, поднимаясь;
Штефан встал тоже, переминаясь с ноги на ногу и тоскливо косясь на
чуть потемневший витраж, за цветными стеклами которого мало-помалу
сгущались серые осенние сумерки – в его воображении наверняка тоже
возникал образ постели и подушки, не вызывая, однако, при этом
никаких приятных чувств…