Скрываться, пытаясь не выделиться из массы тех, с кем
намеревался общаться этим вечером, Курт не стал –
persona[28] его после событий этого лета и впрямь была
известна многим, если не всем в городе, и пробраться по старым
кварталам до полуподвала «Кревинкеля» непримеченным нечего было и
надеяться. Переодеваться, дабы не вызывать неприязни внешним видом,
отличным от обитателей тех мест, он тоже не стал – как и все не
слишком обеспеченные средствами люди, он исповедовал в одежде
принцип универсальности, и его куртка, в коей он пребывал круглый
год, и без того не отличалась вычурностью, будучи приличной ровно
настолько, чтобы в ней не совестно было появляться на улицах
Кёльна, и практичной настолько, чтобы в ней же можно было в любой
момент сорваться в сколь угодно долгую дорогу с ночевками под
открытым небом и прыжками по оврагам и кустам; и повышение в
ранге два месяца назад на его финансовые привычки повлияло слабо.
Единственное изменение, которое Курт произвел в своей наружности
уже непосредственно перед тем, как вступить в старую часть города –
это снял и сунул за отворот куртки перчатки, которые носил едва ли
не круглые сутки, снимая их лишь в своем жилище, где некому было
коситься на покрытые плотными шрамами ожогов запястья и кисти: там,
куда он направлялся сейчас, именно на стягивающую руки черную
скрипучую кожу и стали бы смотреть искоса, воспринимая как нечто
обыденное собственно рубцы, шрамы, порезы, раны на любых частях
тела, а то и отсутствие оных частей как таковых вовсе.
Дожидаться темноты, как то предполагали его сослуживцы, Курт
тоже не стал: вопреки принятому мнению, жизнь в тех кварталах не
начинала кипеть именно с приходом ночи – с приходом ночи время
наступало рабочее, и большинство обитателей обретались либо на
улицах Кёльна, либо в лавках и домах спящих горожан. Их утро
наступало ближе к сумеркам, трудовой день приходился на поздний
вечер, и именно несколько часов перед закатом и были тем отрезком
времени, когда их можно было застать за относительной праздностью,
что он и намеревался попытаться сделать.
Его решимость и inflammatio animorum[29] в
начальственном присутствии были, по чести сказать, несколько
напускными, и теперь, вступая в лабиринты полупустых кварталов,
Курт ощущал неуверенность и даже некоторую потерянность, тщательно
скрываемую за маской безразличия, удержать каковую на лице
требовало немалых усилий. Во избежание недоразумений Знак висел на
груди открыто, демонстрируя миру легко и всяким узнаваемое
изображение, однако он так до сих пор и не смог решить, не было ли
это сделано напрасно. С одной стороны, попытка упрятать его
поглубже под рубашку выглядела бы стремлением безуспешно и не
слишком ловко скрыть свою должность, но с другой – не смотрелось ли
столь открытое его ношение откровенным вызовом?..