– Ясно…
– Не верите, – уныло кивнул тот. – Я так и
знал.
– Не стану говорить, что твой рассказ звучит
убедительно, – пытаясь подбирать слова помягче, согласился
Курт осторожно. – Ты ведь парень взрослый, должен понимать и
сам, что подобные истории… гм…
– Такие истории рассказывают друг другу шестилетки, я
вполне это понимаю. Я и без того чувствую себя дураком, и я не
явился бы сюда, если бы не был перепуган всем этим больше, чем
опасностью выглядеть глупо.
От того, как снова не по-детски это прозвучало, стало тоскливо;
Курт встретил взгляд помощника, то ли призывая его на подмогу, то
ли попросту пытаясь отыскать в его лице некое подобие
соболезнования, и тот снова взял мальчишку за локоть.
– Штефан, мы понимаем, что придти вот так в Друденхаус –
уже только на это требуется некоторая смелость, – ободряюще
произнес Бруно. – Понимаем, что твой случай… не зауряден, и
чувствуешь ты себя сейчас не лучшим образом.
– Но вы мне не верите.
– Знаешь, для пользы дела сейчас мы это обсуждать не
станем. Как я тебе уже говорил, здесь слышали и видели многое,
посему ты просто рассказывай дальше. Есть еще что-то, что ты хотел
бы упомянуть?
– Есть, – кивнул парнишка, снова отведя взгляд и
опасливо высвободив локоть из пальцев Бруно. – Оно не просто
дышит. Сегодня я всю ночь не мог заснуть – только утром, когда
стало уже светло, меня сморило. Когда я лег, все сначала было тихо;
так всегда бывает – вначале тишина, а потом начинается это, когда
дышит… И этой ночью тоже – сперва тишина, потом стал дышать. Только
сегодня громче, чем обыкновенно, а потом открылась дверца.
Понимаете, сама. – Штефан приподнял голову, вновь сумев
выдержать придирчивый и скептический взгляд майстера
инквизитора. – Медленно так, тихо, и задышал еще сильнее, как
будто ближе…
Мальчишка умолк, и на бледные щеки вновь вернулась краска; не
дождавшись продолжения, Курт, едва сдерживая зевок, подстегнул его
довольно резко:
– Ну, и?
– Я закричал, – тихо признался мальчишка, насилу
выдавливая из себя слова и опять отвернувшись. – Прибежал
папа, зажег светильник, открыл дверцу…
– И? – уточнил теперь уже помощник, когда Штефан вновь
замолчал; тот огрызнулся, бросив в его сторону раздраженный
взгляд:
– А то не знаете! Никого там не было – только мои вещи.
Папа оставил светильник на столе, и дверь больше не открывалась, но
он сказал, что сделал это в первый и последний раз, потому что
спать с огнем опасно. А днем я слышал, как они с мамой говорили о
том, что это все у меня из-за того, что мне стали «мало уделять
внимания»… – Штефан переглянулся с каждым из собеседников,
словно призывая их снизойти вместе с ним к наивности родителей, и
смущенно передернул плечами. – Мама сказала, что мне надо
подарить щенка или котенка и больше времени проводить в мастерской
с отцом, чтобы я чувствовал себя занятым. Я знаю, это им духовник
наговорил – он тоже в наш последний разговор все время выспрашивал,
не в обиде ли я, что меня выгнали в отдельную комнату и что теперь
почти все внимание сестренке… Но мне, понимаете, нравилось, что у
меня своя комната, и мне нравится, что у меня сестренка, я ее очень
люблю, и я вовсе не пытаюсь «привлечь к себе внимание». Мне
действительно страшно. И все это мне не показалось, и это не крыса,
не мыши, не что-то живое, это что-то страшное и… Помогите
мне, – попросил он вдруг тихо и жалобно, окончательно растеряв
остатки своей напускной взрослости. – Мне недавно исполнилось
одиннадцать, и я понимаю, что в моем возрасте стыдно бояться темных
углов, чудищ в шкафах и под кроватями, но это – не просто детские
страхи. Поверьте мне. Я не вру. Там что-то есть.