— … от язычников, — подсказал Магистр
услужливо. — Политические же прения мы оставляем тем, кто для
этого рожден, — царям земным.
— То есть, если на ваших глазах некто будет дубасить
монаха, вы вначале поинтересуетесь, еретиком ли является злодей,
политическим преступником или язычником, и в случае
неудовлетворительного ответа проедете мимо.
— Притчи — не самый верный способ отображения
действительности, Ваше Величество, не надо сгущать краски, пытаясь
меня спровоцировать или устыдить, или что там за план созрел в
вашей душе. Это, — помедлив, докончил фон Юнгинген
многозначительно, — кроме того, что вторжение либо
невмешательство в противостояние трона и престола (будем честны —
не только авиньонского, Рим тоже не в восторге от
происходящего) — не мое личное постановление. Есть вещи,
которые не находятся во власти одного человека, даже если он
Магистр, даже если Великий. Влияния капитула на столь важные
решения никто еще не отменял.
— Я осознаю это лучше, чем кто бы то ни было, майстер фон
Юнгинген: юридически мое восшествие на трон также зависело не от
меня, а от сборища курфюрстов, в чьей воле было избрать себе
другого монарха. Собственно, и ныне моя власть немало ограничена их
решениями. Юридически.
— Не думаю, что ваши методы привлечения нужного количества
голосов годятся в моем случае, Ваше Величество, даже если вы
сдадите мне в аренду вашего чудо-инквизитора, благодаря которому,
если мне не изменяет память, в небытие ушли двое из вышеупомянутых
курфюрстов.
— Вы на пороге заключения мира с Польшей и
литовцами, — заметил Рудольф, — а это одно лишь говорит о
ваших способностях дипломата и оратора, и это — в отношении людей,
чье мышление извращено, а бытие чуждо. Неужто ваш дар убеждения
отступит перед собратьями-христианами?
— Для того, чтобы убедить кого-либо в чем-либо, надо быть
убежденным самому. А пока ни вы, Ваше Величество, ни руководство
Конгрегации не сумели уверить меня в том, что выгода, обретенная от
прямого вмешательства Ордена в происходящее, перевесит допустимый
риск.
— Не воспримите это как неучтивость, майстер фон Юнгинген,
однако же — с каких пор братья-тевтонцы боятся риска?
— Риска боюсь я, — отозвался тот по-прежнему
незлобиво. — И, поверьте, вовсе не риска быть убитым или даже
арестованным; я опасаюсь риска быть арестованным за ересь в
очередное свое посещение Рима… или Авиньона. Что менее вероятно, но
не невозможно. Я равнодушен к красотам как Италии, так и Франции, а
обозревать Авиньон или Рим из глухой повозки с решетками и, как
следствие, с высоты помоста — тем паче не является моим заветным
желанием. Но и здесь не в гибели дело; бойся я преждевременной
смерти, я бы пошел в монахи. Я пекусь о благе Ордена, Ваше
Величество, а Великий Магистр, арестованный и казненный как еретик,
оному благу не способствует. Печальный тамплиерский опыт
показывает, чем кончаются подобные casus’ы. Да, мы — не храмовники,
нас не получится застать врасплох, и это будет война. Но это будет
конец Ордена. Во всех смыслах. Следом за мною мою участь разделят
стоящие ниже меня, а после — и вся рядовая братия. Орден растопчут,
и не только в бытовом, физическом смысле, нет, — Орден будет
осрамлен, запятнан, попран. Раздавлен. Что там на самом деле было с
храмовниками, вам известно? Нет. Никому не известно; думаю, даже в
Инквизиции это знает не каждый, зато — каждый смерд думает, что
знает. Что бы там ни было, а слава еретиков, колдунов и
преступников за ними закрепится теперь уже навеки. Я такой судьбы
Ордену не желаю. И то же самое вам скажет любой Великий Магистр —
любой из тех, что придут после, и, полагаю, сказал бы любой, бывший
до меня.