Уж не знаю, каким образом действовал хитроумный господин Ремо
Альмасио, но и в самом деле слухи, которые распространились после
злополучного праздника в честь покровительницы города, были
чрезвычайно лестны для семейства Эттани. Мне в них отводилась роль
истинной иллирийки, чья скромность была преодолена только благодаря
богобоязненности - рассказывали даже, что после столь храброго и
дерзкого для женщины поступка я слегла с нервической горячкой,
оправдывающей меня в глазах даже самых неистовых консерваторов, не
готовых простить женщине подобное неприличие, чем бы оно не
обуславливалось. Посему мне надлежало, нарядившись в скромное
платье и придавши себе благопристойный вид, и далее демонстрировать
иллирийцам, как глубока моя вера и как прилежна я в соблюдении ее
канонов.
Роль сухопарой ревнительницы веры в глухих скромных одеяниях
импонировала мне более, нежели прежняя - невостребованной
престарелой невесты, готовой пойти на любые безумия (даже желтое
девичье платье!..) ради завлечения жениха. Я с радостью вернулась к
темным глухим платьям синих, серых и зеленых тонов. Накидка, к
сожалению, мне позволена не была - мое замужество все так же
хранили в тайне, и на люди мне приходилось выходить с непокрытой
головой, к чему я привыкнуть никак не могла. Конечно, я не
распускала волосы подобно юным незамужним девушкам, а носила две
туго скрученные косы, из которых не выбивалась ни одна прядь, но
мне все равно казалось, что это придает моему облику оттенок
распущенности.
В общем, внешний вид мой, если оценивать его отстраненно, должен
был навевать на мужчин уныние и тоску, но господин Ремо все равно
продолжал мне улыбаться, приятно тревожа мои чувства. В те дни,
когда он намеревался нанести визит Эттани, я, ругая себя на все
лады, повязывала на шею кружевную косынку, придающую моему лицу
хоть немного свежести, и, конечно же, глазастые слуги это
заприметили, но, будучи людьми опытными, смолчали.
Как и во всех прочих приличных домах Иллирии, при разговорах
Гако и господина Ремо женщинам присутствовать не позволялось.
Визиты господина Альмасио обычно проходили следующим образом: он
появлялся в доме Эттани к обеду, его приглашали к столу, а после
окончания трапезы он вместе с господином Эттани удалялся в
библиотеку. Все то внимание, позволившее мне ожить, состояло, если
честно, из пары-тройки взглядов в мою сторону и такого же
количества улыбок - за столом дочерям Эттани говорить не
позволялось, да и самой госпоже Фоттине полагалось произносить лишь
самые общие любезности.