— Да что вы? — выгнул он бровь.
— Совершенно определенно. Моя искренность взамен на вашу — это
вполне справедливо.
Я ходила по краю и все же понимала, что не вру.
Если даже столичный орден строил какие-то планы насчет Кроули,
то я и в самом деле не имела к этому никакого отношения.
И кажется, лорд мне даже поверил, потому что остаток ужина
прошел вполне спокойно.
Приключения начались, когда мы поднялись в номер.
Однокомнатный! С огромной кроватью посередине. Остальная мебель
тут хоть и была, но не столь ярко врезалась в мое напряженное
сознание. Единственное, что порадовало, так это ванная комната,
которая здесь была расположена в отдельном помещении, а не огромная
лохань, стоящая по соседству с постелью.
— Как любопытно, — оглядев номер, выдал Кроули. — Может,
глубокоуважаемая аббатиса все же передумает и согласится спать в
своем номере? Потому что я на пол спать не пойду.
С наглейшей усмешкой в глазах он взглянул на меня, ожидая
реакции. Неужели ждал, что я сама соглашусь спать на полу?
Я же могла думать только о том, чтобы не покраснеть или не
побледнеть. Вряд ли я могла бы контролировать эту реакцию
организма, но она явно не соответствовала поведению мудрой и
опытной аббатисы.
— Уверена, это недоразумение, и вообще тут душно. Откройте окно,
лорд Кроули, — раскомандовалась я, ощущая, что краска все же
вот-вот зальет лицо. — Нужно позвать хозяйку!
Ровно через двадцать минут пристыженная женщина заявила, что
уладит недоразумение, и в номер внесли полностью меня устроившую
кушетку.
Стоило только дверям закрыться за носильщиками, как я вновь
осталась наедине с Кроули. Тот все это время стоял у открытого
окна, наблюдая за мной со стороны.
— Знаете, аббатиса, я сегодня смертельно устал. Хочу наконец
принять ванну и лечь спать.
— Вы еще не исповедались, — строго напомнила я, и Кроули закатил
глаза к потолку.
— Да? Ну ладно, так и быть. Держите мой первый грех. — Уголок
его рта криво дернулся, а после мужчина с показательной
небрежностью произнес: — Сиротский приют, где я рос, находился
недалеко от монастыря ордена Святого Жака, того самого, который
сгорел двадцать лет назад дотла. Каждое воскресенье нас водили туда
и заставляли рассказывать местной аббатисе о наших каверзах,
которые мы, мальчишки, постоянно совершали. Если рассказывал
честно, то получал по одному удару розгой за каждый грех, если так
же честно говорил, что вел себя подобающе, — стоял час на зернах
гороха за вранье.