– Крайнова… – Любош Мирки прищуривается.
Шипит угрожающе, но я только закатываю глаза, принимаю делано
серьезный вид и заверяю со всей искренностью, на которую только
способна:
– Буду мила, тиха и скромна. Скромно полюбуюсь шедеврами
ювелирного дела, тихо возьму интервью и мило улыбнусь всем на
прощание.
– Надеюсь… – Любош недоверчиво хмыкает, поддевает в отместку, –
и верю, что не из полицейского участка мне придется тебя
вытаскивать в очередной раз.
– Всего-то два раза было, – я ворчу.
Возвожу очи горе, перевожу тему.
Показываю наброски лонгрида для сентябрьского номера. Отстаиваю
отобранные нами с Павлом фотографии, доказываю, увлекаюсь.
Теряюсь во времени, и в реальность я возвращаюсь только от
хлопка по плечу и восторженного возгласа Любоша над головой:
– Чёрт, Крайнова, такая конфетка про захолустья и развалившиеся
церкви! Представляю, что могло б выйти, согласись ты на точки мира
и…
– Любош… – я обрываю его слишком быстро.
И карандаш выскальзывает из ставших неловкими пальцев, стучит о
стекло и к краю стола катится. Появляются и исчезают черные
вдавления букв на одной из сторон, и я смотрю на них неотрывно, не
пытаюсь остановить.
Слушаю.
Дыхание Любоша над головой, враз наступившую тишину здесь и
привычный неразборчивый гам там, за стеной, где жизнь кипит всегда,
не замирает в неловкости и пауз, слишком тяжелых и длинных, не
имеет.
А я не имею привычку при ком-то забираться в кресло с ногами,
вить, как говорила в далеком детстве мама, гнездо, поэтому ноги на
пол опускаю поспешно, пытаюсь нашарить туфли и Любоша, что всё ещё
нависает надо мной и упирается руками в стол с обеих сторон от
меня, не задеть.
Не сейчас, когда он задел за живое.
– Я… – Любош начинает неуверенно, отстраняется наконец.
Отходит.
И его отражение, что поселяется в экране погасшего монитора,
отворачивается к окну, сует руки в карманы светлых брюк, и
белоснежная рубашка на спине натягивается.
Упрощает вид главного редактора «Dandy», который без пиджака и
жилета, брошенных в кресло, смотрится совсем не солидно, грозно и
претенциозно.
Скорее по-домашнему.
Как тогда, в самом начале этого года на пороге моей кухни, когда
люди праздновали в ресторанах, а Старомнестская площадь ещё утопала
в ярких огнях и веселье рождественской ярмарки. Мы же стояли в
темноте пустой квартиры, и Любош говорил.