– Я никуда не уеду, Любош. Они могут не ценить, прогонять и
плевать, но они самые близкие мне люди, и я буду с ними, а не на
другом конце света. Я не смогу там, Любош, и написать ничего не
смогу. Понимаешь?
Мой вопрос тонет в очередной тишине.
Становится, пожалуй, риторическим, поскольку Любош отвечать не
спешит. Он успокаивается, и широкая грудная клетка вздымается всё
реже.
– Ты похожа на рыбу, что бьётся об лёд, Крайнова… – он
усмехается горько, приближается, чтобы подхватить пиджак с
жилетом.
И уходит тихо.
Закрывает дверь, а я опускаюсь обратно в кресло, забираюсь с
ногами и, вытащив из верхнего ящика сигареты с зажигалкой,
отворачиваюсь к окну.
Кривлюсь.
И стараюсь не думать, что несгибаемая пани Власта была бы
против, выдрала бы ремнём, забыв о сдержанности, и отчитала бы меня
за подобные дела, ибо женщины не курят.
Отвратная привычка.
Даже хуже, чем обкусанные ногти и нежная любовь к рогаткам.
Вот только пани Власта далеко, поэтому курить можно.
Можно рассматривать сквозь дым уже вечернюю Прагу, разгонять
мысли, как этот самый дым с запахом полыни, рукой, сглатывать
горечь.
Дышать.
И не повторять про себя слова лучшего друга, потому что впереди
звонок лучшей подруге, которой я должна буду убедительно сказать,
что всё хорошо…
[1] Гачек (чеш. háček «крючок») —
диакритический знак, проставляемый в латинице над некоторыми
буквами для передачи шипящих и мягких звуков. Чарка –
диакритические знак, для передачи долготы гласных.
[2] Генрих Бловиц (1825—1902) —
французский и чешский журналист, пионер жанра интервью.
Квета
Двери, ведущие на балкон, распахнуты.
И полупрозрачный тюль задувается в гостиную, взлетает к потолку,
пляшет с весенним ветром, что пропах тонким ароматом магнолии и
свежей выпечки. И он, ветер, перебирает страницы, забытого на
столике, журнала.
Приносит с улицы голоса людей.
Оставляет тихий, почти призрачный перестук татр.
И я останавливаюсь на предпоследней ступени лестницы,
перехватываю удобней лодочки, которые удерживаю одной рукой,
зажимаю вместе с подобранным подолом юбки. Пальцами же второй руки
отбиваю дробь по нагретым солнцем перилам и вопрос свой
повторяю:
– В этом доме линейка есть или нет?
Жду.
Впустую.
И вздыхаю тяжело, чтобы пышный подол, на пошив которого,
кажется, потратили слишком много атласа, подобрать ещё выше,
перекинуть через запястье.