– Вы кричали? – его вопрос звучит серьёзно.
Обескураживает.
И правду вызывает:
– Каждый год.
– Думаю, стоит попробовать, – дон Диего кивает, принимает ответ
и к журнальному столику с разложенными украшениями подходит.
Указывает на рядом стоящее кресло.
– Время всё же быстротечно. Думаю, нам пора начать, только…
выберете сначала то, что вам ближе всего, – он усаживается во
второе кресло.
Закидывает ногу на ногу, ставит локоть на подлокотник, подпирает
щеку и смотрит с любопытством, что вспыхивает подобно алмазам.
И на край своего кресла я опускаюсь, разглядываю показанные мне
сокровища, переполняюсь восторгом, от которого перехватывает
дыхание.
Мечется взгляд.
…кристально чистое брильянтовое колье в форме перьев с
африканским турмалином Параиба, что не продается, принадлежит
семье...
…бирманские рубины оттенка голубиной крови в парных
браслетах…
…серьги с колумбийскими изумрудами, два идентичных по размеру и
качеству камня, на поиски которых ушли года, десятилетия…
– Этот, – я указываю.
Не осмеливаюсь взять, лишь смотрю, как надевает перчатки и берет
подвеску дон Диего, подносит к свету, отчего камень в переплетение
золота начинает играть всеми оттенками.
Оранжевого.
Розового.
Красного.
– Это рубин? – я спрашиваю завороженно.
Не могу отвести взгляд.
Теряю слова, которых всё равно не хватает, которых нет ни в
одном из известных мне языков, чтобы описать, передать всю красоту
и великолепие этого камня.
– Нет, – дон Диего качает головой, произносит с благоговением, –
это падпараджи, сапфир, что несет в своем название титул князя,
цветок лотоса и восход солнца.
И сам он похож на цвет солнца на восходе.
Или закате.
– Он идеален, лучший из всего, что я видела…
– Из того, что мы с вами видели, да, – дон Диего поправляет,
улыбается, грустно, кладет бережно подвеску на место, – но,
говорят, slečna Krainová, эти редкие в наше время пять карат лишь
жалкое подобие Великого Падпараджи. Камня, за который человек может
убить, который может украсть сердце и ради которого можно
безрассудно любить. Он был идеален…
Переливался всеми тремя цветами.
Имел больше семидесяти карат.
А после пропал.
– Канул в глубину веков, оставив за собой кровавый след… – он
чуть склоняет голову, замолкает, и выражение лица у него становится
задумчиво-мечтательным.
Что, впрочем, быстро исчезает, сменяется насмешливостью и
готовностью услышать мои вопросы, которых много и на которые ответы
я получаю.