Тянется заскорузлая рука к карману рубахи, где всегда лежит
валидол, и брови будущий тесть неодобрительно хмурит.
Но молчит.
А я…
–… а ты невыносим, Митька, – тонкие руки поднимаются, и
длинные пальцы путаются в моих волосах, лохматят их.
Скользят по шее.
И Алёнка придвигается, говорит, щекоча дыханием:
– Ты трудоголик и самый кошмарно-ответственный брат на
свете. Бедная Даша!
– Данька, – я поправляю машинально.
А Алёна соглашается, повторяет со смешком, поскольку
домашнее прозвище Репейника ее веселит:
– Данька.
– Алён, я… переживаю, – я вздыхаю и с дивана встаю.
Прохожусь по комнате, пытаясь заглушить непонятное волнение
и тревогу, что смутным призраком появились после последней встречи
с Данькой, шептали остаться в городе, не уезжать.
– Знаю, поэтому мы вернёмся сегодня, – Алёнка кивает,
поднимается и подходит, чтобы прижаться, почесать смешно нос о нос.
– Мама обиделась.
Последние слова она сообщает шёпотом.
По секрету.
Слишком явному, поскольку недовольство Лариса Карловна
выражает громко. Гремит на кухне, и нож при нашем появлении
начинает стучать резко. Моя же будущая теща поджимает губы и
голосом – особенным – проговаривает, выверяя каждое свое
слово:
– И все же, Дмитрий, вам лучше остаться у нас.
Поехать утром.
Не срываться в девятом часу вечера обратно в город.
– Мамочка, у Мити завтра смена, – Алёнка отрывается от
меня.
Вспархивает, как яркая бабочка, в своем пёстром сарафане, от
которого взгляд не получается отвести весь вечер и перестать
думать, как тонкие лямки я буду спускать с плеч, тоже не
получается.
– И у Даши… – она договаривает, неуверенно, бросает быстрый
взгляд на мать, – кажется, что-то случилось, к ней нужно
заехать.
Проверить.
Убедиться лично, что всё хорошо, она не соврала и мои
опасения напрасны.
– Ну конечно, – Лариса Карловна соглашается, вытирает руки о
передник.
Собирает сумку, составляет в неё банки с вареньями.
Соленьями.
И помидоры с виноградом по-новому рецепту поставить Лариса
Карловна не успевает, Алёна подкрадывается, обнимает её со спины,
наклоняется, заглядывая ей в лицо.
Смеётся.
Играют на щеках ямки, а Алёнка заверяет:
– Все будет хорошо, мамочка…
Мамочка-мама.
Не будет.
Хорошо не будет.
Плохо, впрочем, тоже.
– Будет пусто, – слова вырываются бессильной ненавистью, что
застилает глаза, разрывает на части, заглушает обеспокоенный лай
Айта.