Он держался на этот раз как-то очень
долго, но все же сорвался. Отступил от меня, сжал руки, сверкнул
глазами в темноте.
— Ах вот как, значит. Потешаешься
надо мной теперь? Смешно тебе? — Я слышала, как срывается его
дыхание. — К черту! Забудь! Не умер без тебя и не умру, все,
хватит!
Он развернулся и пошел прочь, на ходу
снова доставая из пачки сигарету, и я понеслась к дому, влетела,
споткнувшись через порог, стала стягивать с себя куртку трясущимися
руками...
— А где Костя? — спросила мама,
выглядывая из кухни.
— Нет его! — рявкнула я.
— Устя! На мать голос не повышай, не
выросла еще! — тут же показался из спальни папа. — Мой руки — и за
стол. Пельмени готовы.
Мы сели за стол. Папа достал из
погреба огурчики и квашеную капусту, мама налила холодного компота
из вишни, они расспрашивали меня о том, о сем, и я все рассказывала
и рассказывала, но слова Лукьянчикова не давали мне покоя и все
крутились и крутились у меня в голове, как шарманка.
— Мам, Костя спрашивал у вас?..
— Про тебя? — уточнил папа, вытирая
полотенцем руки. Кивнул. — Спрашивал, да. На прошлой недельке что
ли приходил, Лен?
— На той, — подтвердила мама, хрумкая
огурчиком. — Чин чином, пришел, поговорили, спросил разрешения.
— И что вы? Решили, что мне хочется
стать Лукьянчиковой?
— Устя, гонор умерь! — одернул папа.
Норов мой бешеный был от него, поэтому я предпочла притихнуть. —
Никто не решил. Вы — люди взрослые, разберетесь. Так ты ему
отказала?
— Да, — сказала я, накладывая себе
капусту. — А что, должна была согласиться? Я серьезно, мам, ты и
папа одобрили бы?
Они переглянулись.
— Ну, — сказала мама, вздохнув. — Я
тут тебе не советчик, конечно, но черного кобеля ж не отмоешь
добела, а таких, как твой Костя, и я, и отец повидали на своем
веку. — Она снова вздохнула. — Дядя Валера твой вот тоже такой был
по юности. Гулял направо и налево, пока с теткой Настей
встречался... Мы Настю ой как отговаривали замуж за него выходить.
Как напьется...
— Костя не пьет, — вступилась я
справедливости ради.
— Так просыпается в нем эта гулька...
— продолжила мама. — Она забеременела, он загулял. Родила —
загулял. Второго родила — загулял. Всю жизнь живет вот так,
мучается.
— Почему не развелась тогда, раз
мучается? — проворчала я.
— Так дети же, — сказала мама с таким
удивлением, словно я задала очень глупый вопрос, ответ на который
был очевиден. — Сначала маленькие были, а потом... что уж
разводиться, двадцать пять лет прожили... всю жизнь.