Он так и впился в меня взглядом, но я
мотнула головой.
— Нет.
— А куда?
— Просто. Прогуляться. Подумать.
— О том, что я сказал?
Я снова мотнула головой.
— Нет, — и глаза его, вспыхнувшие
было, погасли. — Не о том.
Костя сделал шаг, еще — все четыре от
двери до двери — и остановился совсем рядом со мной, но не коснулся
меня и даже не попытался, как обычно, ухватить меня за подбородок и
заставить поднять голову. Я же уставилась на его расстегнутую
куртку, на высокий, под горло, воротник вязаного темно-красного
свитера, вдохнула терпкий запах дыма от его одежды и тела...
Я скучала по нему. Отрицать было
глупо.
В дни, когда у нас было все хорошо,
мне казалось даже, что я что-то к нему чувствую, и это что-то — не
злость, не стремление ударить его побольнее в ответ на удар или
первой, а даже наоборот... Какое-то инстинктивное желание погладить
этого вздыбленного взъерошенного дикого кота, сказать ему, что я
вижу в нем то, чего не видят другие, убедить его в том, что он —
хороший, просто не умеет показывать эту свою сторону и предпочитает
шипеть и выпускать когти там, где можно помурлыкать.
Я обвивала его собой, оплетала ногами
и руками, и спрашивала, прислонившись щекой к спине и сама не зная,
в шутку или всерьез, что я в нем нашла. Костя ершился и говорил,
что если в нем находить совсем нечего, то я могу убираться на все
четыре стороны и больше не приходить. Но когда я разжимала руки,
обхватывал мои запястья и удерживал на месте, а потом
разворачивался ко мне лицом и спрашивал, как обычно,
по-лукьянчиковски враждебно:
— А ты и рада, да?
— А тебе и слова не скажи, — говорила
я.
— А ты других и говорить-то не
умеешь.
— А ты?
Мои подруги — а их у меня из-за
взрывного характера было немного, — смеялись и говорили, что мы —
два сапога пара, что я-таки приручила Лукьянчикова, что,
похоже, этот мартовский кот все-таки нагулялся и остепенился... В
наш самый первый раз, мы тогда встречались почти год, я даже этому
верила.
Верила улыбке, расцветающей на его
губах, когда я выходила за ворота.
— Нарисовалась.
— Кто бы говорил, Лукьянчиков, —
говорила я, улыбаясь в ответ.
Верила поцелуям, горьким, как
табачный дым, и сбивчивому «Знаешь, что я сейчас с тобой сделаю?
Знаешь?», пока мы, стаскивая друг с друга одежду и натыкаясь на все
углы, добирались до постели.