Он начал рассказывать.
На какое-то время я словно забыла о
том, что нахожусь за две тысячи километров от дома, в чужом городе,
где у меня так и не появилось друзей. Здесь были запах яблок от
пирога и запах табака от Лукьянчикова, здесь были его рассказы о
деревенских событиях, о которых мне не смогла бы рассказать мама...
Но когда это время прошло, и чай был допит, и я поднялась, чтобы
собрать кружки и поставить их в мойку, чувство острой тоски вдруг
стало сильнее стократ.
Я вышла к порогу проводить Костю,
который к концу нашего чаепития тоже стал молчалив, и просто встала
напротив и глядела на него, думая о том, что вот сейчас он уйдет, а
я снова буду думать и спрашивать себя…
— К чертям собачьим тебя, Юся, —
сказал Костя неожиданно зло, и прежде чем я успела пошевелиться,
сделал шаг вперед, обхватывая мое лицо ладонями и запрокидывая мою
голову, и поцеловал меня.
Впиваясь в губы с такой силой, что я
почувствовала во рту привкус крови.
Стягивая пальцами волосы на моем
затылке так, что стало больно.
Сжимая мою голову так, что захрустели
кости, и перед глазами поплыли темные круги.
Он словно не целовал меня, а
наказывал, словно хотел, чтобы я и ему засветила, чтобы
ударила его, оттолкнула и сказала, что ненавижу — снова, как
говорила в шутку и всерьез так много раз.
И я готова была это сделать, честно,
готова... но только в первые две секунды, а потом разум бессовестно
отказал, я обхватила Костю за шею руками и ответила на этот
разрушающий поцелуй не менее разрушающим. Мне было больно внутри и
снаружи: его пальцы наверняка оставляли синяки, а губы мои
совершенно точно уже распухали от силы, с которой он в них
впивался, но сильнее всего болело мое сердце, которое снова сдалось
и снова не выдержало и снова забилось, как птичка, оживая от его
поцелуев.
Прикосновений.
Слов.
— Глупая. — Удерживая мою голову так,
чтобы я не могла отвернуться, и глядя мне в глаза. — Бестолковая.
Все сердце ты мне наизнанку вывернула, идиотка.
Я не хотела слушать о сердце Кости
Лукьянчикова, пока выворачивалось наизнанку мое. Я ухватила его за
полы ветровки и потащила за собой.
Мы срывали друг с друга одежду так
яростно, словно от этого зависела моя и его жизнь. Не было никакой
прелюдии и нежных слов, только война и поцелуи-выстрелы в упор, и
боль ран-касаний, и мука вскриков, и осознание того, что это
сражение выиграть не под силу никому из тех, кто вышел сегодня
навстречу противнику с оружием в руках.