Мы так и не узнали, кто стоял за этой
попыткой: кто-то из родственников дяди Вени или какой-то совершенно
посторонний чокнутый, которому вдруг стало не жалко выбросить пару
миллионов рублей в трубу.
Я и Костя были, как этот
родственник.
Мы были, как этот чокнутый.
Вырванное силой в ту ночь признание
сделало все только хуже. Я жалела, что спросила, жалела, что
услышала это выговоренное со злостью «я не собирался к тебе
возвращаться» — что значило, что однажды я стала так противна и
отвратительна Лукьянчикову, что любая другая оказалась
лучше.
Моя ложь о Макарове выглядела на фоне
его правды еще более чудовищной.
Мы были дураками, когда решили, что
прошлое можно просто вычеркнуть и притвориться, будто его не было —
будто нас, наших характеров, наших ссор тоже не было. Мы были
полными идиотами, когда решили дать друг другу еще один шанс и
починить то, что уже износилось и едва не рвалось.
Между нами снова воцарилось молчание
— тяжелое, камнем придавливающее к земле молчание, которое ни
Костя, ни я не пытались нарушать. Люди могут долго молчать и жить
друг с другом, ненавидя, храня в сердце обиду, презирая и не любя,
и я не знаю, чем спасался от звона этой тяжелой тишины Костя... но
я думала, что знаю, в чем мое спасение.
Это было неизбежно.
Это должно было произойти, как
происходят с нами события, запланированные кем-то свыше: не вовремя
и все же именно тогда, когда должно было случиться. Не раньше. Не
потом. Именно в тот вечер и в тот день, и в тот час, и в том месте,
которое определила для меня и Ростислава Макарова изменчивая и
коварная, как женщина, судьба.
Муж в командировке, несчастная
жена... завязка была стандартной.
***
— Юстин, — Ростислав окликнул меня,
когда я уже вышла из своего кабинета в пятницу, задержавшись чуть
дольше, чтобы не оставлять на выходные дела, и вставляла в дверной
замок ключ. — Как дела?
— Не дождетесь, — сказала я, из
последних сил включаясь в нашу привычную перепалку-общение, хотя в
последнее время и она мне давалась с трудом. — Я из крепкой породы,
забыл? Бузулукский дуб с пропиткой из деревенского самогона.
Ростислав не повел и ухом; ни улыбки,
ни обычной колкости в ответ, и я каким-то краем сознания отметила
для себя, что уже недели три от него их вообще не слышу. Как будто
ему вдруг стала в тягость наша игра. Как будто