Ох, бабулечка, как бы мне сейчас
помог разговор с тобой. И ведь я хотела поговорить, вот только все
откладывала и откладывала беседу на потом, не желая тебя тревожить,
не желая рассказывать о своих бедах, а теперь уж нам и вовсе не
сказать друг другу ни словечка...
Слезы снова потекли по моему лицу,
обжигая его горькой солью, и я вцепилась руками в холодное дерево,
позволяя им капать мне на джинсы с уже соленых щек и покрывать их
темными пятнышками-следами.
Спустя пару мгновений Костина рука
накрыла мою руку, сжала ее и потянула, и голос, в котором отчетливо
был слышен тяжелый вздох смирения, позвал меня к себе:
— Иди сюда.
И я пошла.
Я не знаю, сколько мы так сидели: я и
мой муж, самые близкие и одновременно такие чужие друг другу люди.
В какой-то момент я подняла лицо, и Костя пальцами оттер слезы с
моих щек и поцеловал меня — и я поцеловала его в ответ, поцеловала
так, что если бы не было между нами всей той огромной кучи жестоких
слов, ссор и лжи, то он бы точно понял, что я люблю его.
— Значит, решено, — сказал Костя уже
позже, укрывая меня собой от поднявшегося ветра. — Мы уедем оттуда,
и попробуй только передумать в последний момент, Юся.
— Я не передумаю, — сказала я глухо в
его воротник и прижалась крепче. — Я же сказала.
— Ты придешь ко мне сегодня? —
спросил Костя еще некоторое время спустя. — У вас там народ,
наверняка места нет, а у меня-то полно... Я знаю, что тебе еще
нельзя, но я не поэтому тебя зову, правда, — добавил он, и вдруг
притянул мою голову к своему плечу и под быстрый стук своего сердца
произнес мне куда-то в макушку странные и такие неправильные в его
устах слова: — Я хочу, чтобы ты пришла, Юсь. Я соскучился.
...Костя уже перестал ждать ответа: я
почувствовала это по легкой расслабленности тела, по выровнявшемуся
дыханию, — когда я все-таки решилась, собралась с силами и
призналась ему, так тихо, что едва услышала даже сама:
— Я тоже.
И почему-то это оказалось так просто
и даже не страшно — сказать о своих чувствах тому, кто тебе
дорог.
Анька Державина или, как ее звали
по-деревенски, Анчутка, была моей одноклассницей и местной «ш»,
что, естественно, обозначало далеко не «швея-закройщик». Суеверные
родители отвешивали нам подзатыльники за упоминание нечистой силы,
но имечко к Аньке прилипло крепко, и не отлипнет, наверное, до
самой ее смерти.