Сама Анчутка, впрочем, не обижалась.
В деревне у многих были местные прозвища, часто со своей историей:
дядя Саша Климкин был «Синяком», как и его алкаш-отец, хотя сам
слыл трезвенником, Зойка Демьянова звалась «Дыня», потому что
как-то на спор съела огромную дыню, баба Люба Кузякина всю мою
жизнь была Кузнечиха... да вон даже Дашкин муж Алмаз расплывался в
довольной улыбке, когда его называли «Брюлик».
Ну а Аня была Анчуткой.
Анчутку воспитывала бабушка Надя —
отец бросил, мать спилась и умерла, когда ей было три года — и она
с самого детства ни на что особо в жизни не рассчитывала. Высокая,
белобрысая и такая худая, что, казалось, просвечивала насквозь,
Анчутка носила учебники в старом полиэтиленовом пакете с рекламой
сигарет, ходила целую неделю в одной и той же одежде и иногда
заявлялась в школу с грязными волосами, за что бывала безжалостно
осмеяна — типичный изгой, ненавидящий нас так же сильно, как мы
презирали ее. К концу школы Анчутка собрала в аттестате кучу троек
и уехала с ними покорять Оренбург, но отучилась два года в
кулинарном техникуме и вернулась работать в нашу деревню, на
хлебозавод, когда забеременела от какого-то мужика, и пузо стало
наползать на нос.
Деревенские сплетники говорили, что
отцом ребенка был какой-то оренбургский криминальный авторитет. У
меня было смутное подозрение, что сама Анчутка эти сплетни и
распускала.
Как бы то ни было, Аня родила
здоровенького мальчика, Степу, и какое-то время чинно гуляла с ним
по единственной нашей заасфальтированной улице, демонстрируя
поведение примерной мамы красивого розовощекого малыша... А потом
бабушка Надя умерла, материнские гены взяли свое, и Анчутка
пустилась во все тяжкие.
Парни. Водка. Взрослые
мужики-вахтовики с месторождения, заезжающие к Ане в ночь с пятницы
на понедельник. Короче говоря, началась у Анчутки веселая
жизнь.
Подросший Степа обычно «гулял», пока
его мама принимала очередного мужика, — иногда долго, дотемна
гулял, нарезая круги от дома Лукьянчиковых до улочки, где жила моя
бабуля. Частенько Костина мать, а когда она слегла — его отец или
сам Костя, устав смотреть на голодного и сопливого мальчишку,
зазывали Степу в дом, где его кормили, вытирали сопли, укладывали
спать. Спустя время Степа уже сразу шел к Лукьянчиковым, когда к
маме приезжали мужики, а сама Анчутка, поначалу прятавшая глаза и
бормотавшая извинения, забирая утром своего ребенка от чужих людей,
осмелела и стала вести себя, словно так было и положено.