И ласку женскую, что тайком дарили им наши девки и бабы, тоже
заслужили. Потому что многие воины жизнями своими расплатились за
нее. И не выгонят родные из дому толстую Сташу, даже если узнают –
пожурят разве. А втайне еще и гордиться будут – сам командир
позвал, другие женихи должны оценить это. Конечно, деревенские
сплетницы осудят, разговоры будут, а может уже и нет – последний
набег стал новостью поважнее.
И Микей свои раны получил, спасая и меня тоже. Так и что с того,
что рукой потянулся - не покусал же? Потерпела бы… это малая
награда ему. Вот только противилось что-то, не хотелось терпеть, а
радости хотелось от мужской ласки. Знала уже, как оно - когда такая
же крепкая и сильная рука не чужая, а любимая, почти родная…
Они оба видные, веселые, - и Микей, и Хоразд. Раньше я бы
нечаянно задумалась, помечтала, а сейчас уже не могу - мужней женой
себя чую. То ли слова бабки Мокреи сказались, что как невесту меня
собирала, то ли обещание, данное ему и не отринутое… Но ту ночь я
чуяла своей свадебной и за столько счастья, что подарил он мне,
верность будет совсем небольшой платой.
Так же хранили свою любовь, и оставались верны ей всю свою жизнь
и бабушка с мамой. И, насколько я знаю, не жалели об этом ни
мгновения. Только вот рождались от этой любви в нашей семье одни
дочки – проклятию нужно было кем-то кормиться. Оно крепко вцепилось
в наш род и об этом знали все в селе, а потому и обходили парни
стороной наш дом. Все равно же оно не даст быть ни с кем, да и дитя
чужое мало кто примет с радостью.
Голые деревья расступились. Раздвинулись в стороны от тропинки
тяжелые сосновые лапы, и я увидела на небольшой заснеженной полянке
избу. Совсем не большую - всего в одно окно. Вот только из
глиняного вывода над коньком крыши не шел пахучий дровяной дым.
Даже марево не струилось от печного тепла, как всегда бывает на
морозе. И у меня сердце упало – в отлучке хозяин, нет его дома.
Особо и страха не было, только досада. Пропасть я не пропаду – мне
сказали, что в лесу дом запирать было не принято. Он и не был
заперт. И я свободно вошла, открыв тяжелую, даже не скрипнувшую
дверь, и осмотрелась.
Половину избы занимала большая печь с лежанкой наверху. С
припечка забраться туда было легко, и видно было, что в холода там
спали – лежали перина и подушка, в ногах сбилось одеяло. У окна
стояла широкая лавка. Очевидно, место для сна по теплу. Возле
другой стены - узкий длинный стол, заставленный посудой, заваленный
свертками и мешочками. На его краю стояло почти пустое ведро с
водой, а рядом с ним глиняная кружка. Над столом на крючках, вбитых
в потолок, висели пучки сухой травы и от них в избушке стоял
приятный летний дух.