Девочки приступы перерастают, будто при взрослении усмиряется их
суть, и они становятся обычными людьми. Вот тогда и считается, что
они готовы к выпуску. У меня приступов никогда не было, и госпожа
Тодлер сказала, что из меня выйдет отличная служанка однажды. Вот
только не отсылает никуда.
И с недавних пор даже стала отправлять меня в карцер на те пару
часов, когда приезжают меценаты. «Для твоей пользы», – говорит. А
мне досадно: ни монеты лишней не отложить, ни яблока.
* * *
Сегодня ночью мне приснился кошмар: будто на меня надвигается
что-то огромное и чёрное. Оно поглотило меня, словно жадная,
холодная пасть – дышать стало невозможно; а потом я взорвалась.
Такая вспышка была, что я проснулась и подскочила на кровати, вся в
ледяном поту. До утра не могла заснуть.
А затем случилось ужасное: госпожа Тодлер вызвала меня к себе
после завтрака. Похожая на истощавшую от злобы крысу, она, глядя в
упор серыми глазками, сухо произнесла:
– Танатрея, ты знаешь, что тебе исполняется восемнадцать через
три дня, и ты больше не сможешь быть воспитанницей пансиона
согласно уставу.
Моё сердце замерло. Она, наконец, отпускает меня? Бог
Всемогущий, неужели я увижу мир и уеду отсюда?! Радость моя не
продлилась и пары секунд.
Узкие губы мадам Тодлер сложились в подобие снисходительной
улыбки.
– Тебе повезло больше других, Танатрея. Было решено на совете,
что ты останешься с нами.
– Как?! – вырвалось у меня.
Хозяйка приюта для сирот приняла мой шок за восторг и позволила
себе улыбнуться ещё шире.
– Ты останешься младшей воспитательницей, а затем станешь одной
из сестёр. Документы на оформление совету будут переданы в день
твоего рождения.
– Но матушка, – сглотнула я и взглянула ей в глаза. – Почему
именно мне оказана такая честь?
Улыбка госпожи Тодлер стёрлась. Она плотно сжала узкие бледные
губы, и те почти исчезли.
– А вот этого я не люблю, – процедила она. – И ты знаешь об
этом. Сама понимаешь, что честь, вот и радуйся. Целуй руку и веди
младших на сбор дикого чеснока и первоцветов в лес. Завтра в
пансионе гости.
Я с отвращением коснулась в поклоне губами морщинистой кожи и
покинула кабинет. В висках пульсировало: у меня меньше трёх дней,
чтобы сбежать. Я не останусь здесь ни за что! Вечная тюрьма – не
то, о чём я мечтаю.
И вдруг я глянула на ожидающих меня девочек у входа. А как же
они? Кто их будет успокаивать? Комок ярости в груди растаял,
сменившись жалостью и отчаянием. Почему всегда нужно выбирать между
сложным и архисложным?