Хозяин глядит на Гуню, усы пышные шевелятся, а слов не
слышно.
- Ты, дед, на меня не сваливай, - наконец произносит он, словно
что придумав. - Ясно дело, твоя приблуда на нее болезнь наслала.
Мне дочка говорила, что Ойса на нее зыркала зло, да, вроде как, во
след плюнула. А от этого сам знаешь, что бывает.
- Не Ойса это, - дед хмурится, глаза так и сверкают, - она дитя
безвинное.
- Слухи разные ходят, – обрывает его хозяин, - ты слушай меня,
дедко, я тебе зла не желаю, но ежели чужачка тут останется, быть
беде.
Сказал так, и словно холодом Ойсу обдало, а после холода в жар
кинуло. Огляделась Ойса - плохи дела. Стоит она посередине их с
Гуней избы, а углы злой дым заволакивает. Вот уже огневицы по крыше
скачут, бревна древние тлеть начали.
Метнулась она к кадке, потянулась к воде, пламя залить, а оттуда
чья-то рука высунулась и «Хвать!» пальцы костлявые воздух у самого
носа Ойсы ухватили.
Взвизгнула девушка, отпрянула и проснулась. Рубаха к спине
прилипла, на лбу пот выступил, словно, и впрямь, она в огне
металась, дом спасала, а после чуть не поймала ее колдовская
посланница.
Ойса огляделась, приснится же такое. Ни пожара, ни чужого дома,
только она в комнате, да лучина, потухшая, чуть дымит.
Ойса подошла к кадушке, откинула крышку. Поглядела настороженно
в темную воду и зашептала:
- Темная ночь, возьми мой сон с собой, - сказав так, трижды
плюнула через левое плечо и ополоснула лицо водой. Теперь ни одному
кошмару не найти к ней дороги.
На душе стало светлее. Напевая себе под нос, Ойса прибрала не
тронутую постель, и начала готовить завтрак.
Небосвод тем временем из черного стал серым, а по краю, словно
канва на рубахе, заалела вышитая солнечными лучами полоса. Сразу
видно - заряницы стараются, мир красят.
Дедко вернулся с третьими петухами.
Когда Гуня подобрал Ойсу, в тот страшный день в Вышгороде, ей
чудилось, что за каждым углом притаился злодей. Вздрагивала,
вслушивалась в скрип ступицы у телеги, пряталась, укрываясь с
головой рогожкой. Ждала, вот-вот схватят мозолистыми руками, дыхнут
чесночным духом да заклеймят каленым железом.
Гуня же, знай себе, ехал прочь от страшного, объятого огнем
города, где озверевшие люди готовы были разорвать даже ребенка.
Страх, он из любого животное сделает, так и тут вышло.
Даже когда привел Гуня Ойсу в свой дом, она все избегала доброго
слова, щетинилась. После житья у бабы Леды, где не столь тычки да
затрещины, сколь мертвяки да чащоба, Ойса сама не своя была.