- Сама себе дитятей рожай, а моих - не тронь! – огрызнулся
батюшка, поудобнее перехватывая топор.
- Смело, - отозвалась невидимая Леда, странно было, что, хоть ее
и не было видно за высокими воротáми, голос звучал так громко,
будто стояла Ойса подле нее.
- А я труса не праздную.
- Но ежели скажу, что не отдашь одну, так заберу всех? Что тогда
скажешь? – снова спросила Леда.
- Скажу, что как прародителям виднее, так и будет.
- Тога отдай мне Ойсу, поверь, я ее не обижу. Учить стану,
ласковой буду, - батюшка молчал, и Леда продолжила, - Да ты ее саму
спроси, коли согласится, так чего делить? Тебе она в обузу, а мне в
радость.
- Никогда мне мои дети обузой не были и не будут, а ты
уходи.
- Ойса, - окликнула ее Леда-невидимка, - Позови меня, и я тебя
заберу, негоже дитю на земле в сарае с мышами сидеть, ну же, Ойса!
Не будет тебе здесь мира, батюшка сторониться станет, сестры
изведут. Соседи бояться будут. Не мужа тебе здесь отныне не найти,
не дружек. Только тычки да пычки. Ойса!
Ойса сидела, закрыв глаза и зажав руками уши. Она виновата, вот
Леда – дубовая старуха и пришла в их дом. Теперь нашлет хворобы на
сестер, и не хватит у Ойсы сил отогнать их. В сарае было душно,
пакостно, как на душе Ойсы, но она крепилась и молчала.
- Будь по-твоему, - раздалось в темноте, и Ойсе почудилась
горечь в голосе Леды, - живи в отчем доме. Сила с тобой.
Что-то хрустнуло, грохнуло и затрещало. Ойса вновь кинулась к
доскам, боясь, не случилось ли что с батюшкой, но тот молча стоял у
ворот, опустив топор. Вдалеке, там, где начинался лес, небо
окрасилось алым. Небесный огонь угодил в мертвый дуб.
Жизнь шла своим чередом. Только Ойса больше не пела, не
веселилась. Все стало так, как сказала баба Леда. Батюшка ходил
мрачнее тучи, сестрицы мышами пищали, стоило только Ойсе взглянуть
на них. Даже Рада перестала улыбаться и только кривила губы, при
виде Ойсы, будто видела козюлю. Ойса старалась не попадаться никому
на глаза. Одна уходила в лес по грибы и ягоды, и никто ее не
останавливал. Ночевала в сарае, на собранном сене, и никто не
перечил. Ойса слушала, как шепчутся по углам мыши с мышатами, и
слезы наворачивались сами собой. Никогда прежде она не чувствовала
себя более одинокой.
Приближался праздник. Сестры, будто забыв об Ойсе, примеряли
новые рубахи, да засиживались до петухов, вышивая дивные узоры на
беленых тканях. Ойса надеялась, что батюшка разрешит пойти на реку.
Поглядеть, как станут лететь в воду венки разноцветные, как соседи
станут одаривать полноводную хлебами, да славить защитницу
песнями.