— Я вас вижу!
— крикнул незнакомец. Эти слова были чем-то вроде местного
приветствия: старожилы позаимствовали эту фразу
у аборигенов.
— Я вас вижу, —
ответил Гайал, рассматривая нежданного гостя. Это был юноша лет
восемнадцати, от силы двадцати, в аборигенском меховом
комбинезоне, вытертом в отдельных местах до гладкой кожи,
с длинными волосами, по аборигенскому же обычаю
заплетенными в несколько кос. Однако он явно не был
або, и даже не был полукровкой, какие часто встречаются
среди старожилов.
— Я бы не советовал
вам засыпать на этом камне, — сказал юноша
и тактично добавил: — Если, конечно, вас интересуют мои
советы.
— Я и не собирался, — сказал Гайал.
— Но камень приятно теплый.
— У вас, наверное,
радикулит? — сочувственно спросил юноша. — Камень
лечит.
— Не радикулит, —
медленно сказал Гайал. — Но есть что лечить, спина
у меня побаливает.
— Все же будьте
осторожны, — проговорил юноша, присаживаясь на другой
валун. — Иногда камни едят людей.
— Едят?
— Не зубами, конечно. Иной
раз заснет человек и не проснется. Сюда лучше
в одиночку не приходить.
— Но вы же
пришли, — возразил Гайал.
— А, — отмахнулся
юноша, — я здесь только переночевать. На сегодняшний
поезд в Аштангх я опоздал, так что свернул сюда.
— Он встал и пошел обратно к костру.
На полдороге он оглянулся: — Как вы относитесь
к говяжьей тушенке?
— Положительно, —
откликнулся Гайал. — Но у меня есть с собой
пара банок козлятины.
— Говядина лучше, —
отмахнулся юноша. — Вы лечитесь, я вас позову, когда
ужин будет готов.
Гайал полежал на камне еще
немного, почувствовал, что его тянет уснуть, и решил встать,
тем более что в цинноте уже начали сгущаться тени: солнце
висело уже низко над Унук-Ахайя.
Юноша сидел у костра,
не обращая на Гайала никакого внимания, разве что пару
взглядов бросил. Это была местная форма вежливого обхождения:
не расспрашивать незнакомца. Захочет, расскажет сам.
В котелке уже закипала вода.
На перевернутой крышке от котелка, которая выполняла роль
сковородки, разогревалась тушенка, прикрытая бурой лепешкой.
Лепешка называлась «козий хлеб» и вкус имела, как уже знал
Гайал, будто была сделана из картофельно-пшеничного теста.
На самом деле, объяснял доктор Асьян, это был подсушенный
на солнце млечный сок туземного растения — как водится,
с непроизносимым названием.