И все-таки, едва вышла из воды, скорее
оправила прилипшую к телу рубашку, стыдливо скрестила на груди руки и почти
бегом добралась до лодочного сарая, примостившегося на самом берегу. Сарай еще
при Алексее Ивановиче был ремонтной мастерской для прохудившихся лодок, позже
мама-Юля все, что невозможно починить, пустила на дрова или же свезла на
свалку, и сейчас здесь стояла, привязанная к брусу, одна-единственная лодка –
Ларина. Выкрашенная в лазурно-голубой цвет и хорошо промасленная.
«Ласточка», - было любовно выведено белой
краской на борту ее рукою.
Внутри сарая Лариными стараниями
теперь было светло и просторно. Посреди, там где побольше света стояла
кособокая софа с подушкой и пуховой шалью вместо покрывала, низенький столик с
запасом свечей и стопкой книг да журналов, которые Лара все забывала вернуть в
дом. А еще здесь хранилась главная Ларина ценность – мольберт, подаренный
синьором Марроне, ее учителем. Именно за мольбертом, выставив его на берегу,
Лара проводила почти все свое свободно время – как наплавается вдоволь.
Но сейчас мольберт ее не интересовал:
не глядя по сторонам, Лара уединилась в затемненном углу и принялась спешно
натягивать на мокрую рубаху ситцевое платье. Через пять минут и его можно будет
выжимать, но Лара все равно торопилась.
«Трусиха несчастная! – крыла она себя,
справляясь с рядом мелких пуговиц на лифе. – Ну и чего ты испугалась? Ни единой
живой души здесь нет и быть не может! Даже ребятня с Болота сюда не лазит,
потому как у них своя такая же бухта есть – ничуть не хуже…»
Она не закончила мысль, потому что
дверной проем лодочного сарая внезапно загородила плечистая мужская фигура. Лара
вздрогнула и подняла глаза. И страх ушел сей же миг.
Она не видела его много лет и все же,
за миг того, как разглядеть в полутьме лицо, узнала:
—
Конни… - на выдохе догадалась Лара.
В мыслях ее успело мелькнуть, что у
настоящей барышни тотчас должны подкоситься коленки, и она непременно обязана
лишиться чувств. Но Лара полагала себя не барышней, а деревенской девчонкой,
простой и искренней. Против воли губы ее растянулись в улыбке, и она радостно
взвизгнула:
—
Конни!
И, не помня себя, бросилась к нему, с
разбегу повиснув на шее:
—
Поверить, не могу, что это ты! Как? Откуда?
Он встретил ее смехом: