Плач.
И снова.
- Птица, - Богуслава повторила это жестче, точно не желала
допустить и тени сомнения.
Евдокия же наклонилась.
Не темно, луна, благо, полная, яркая. И висит над самым садом.
Но в желтоватом неровном свете ее сам этот сад выглядит
престранно.
Чернота газонов.
Стены кустарников.
Уродливые, перекрученные какие-то дерева в драных листвяных
нарядах.
И человек.
Он медленно шел по дорожке, которая гляделась белой, будто бы
мукой посыпанной. И сам этот человек…
…Лихо надел белый парадный китель.
Он? Окликнуть?
Но куда идет… от дома… и походка такая… пьяная словно. То и дело
останавливается, руки вскидывает к голове, но прикоснувшись,
опускает. Или нет, сами они падают безвольно, точно у человека нет
сил совладать с их тяжестью.
И все-таки, кто это… не Лихо…
Похож и только.
И то стоит присмотреться, как сходство это призрачное растает.
Просто человек…
…человек которому плохо.
И Евдокия отступила от парапета. Она найдет кого-нибудь из слуг,
пусть выйдут в сад… найдут и помогут… скорее всего какой-то гость
князя, из тех, что задерживаются в доме непозволительно долго,
отдавая должное и самому дому, и винным его погребам.
Благо, стараниями Лихо, эти погреба вновь полны.
Богуслава старательно улыбалась.
О когда б знала она прежде, до чего тяжелое это занятие –
улыбаться. Хотелось закричать.
Схватить вазу. Вон ту вазу, будто бы цианьскую, но на деле –
подделку из Гончарного квартала – и обрушить на голову Августе.
Или Бержане.
То-то потешно было бы… или сразу на обе? Благо, девицы
склонились друг к другу, шепчутся… о чем? Ясное дело, наряды
обсуждают или потенциальных женихов, или еще какую глупость, но
главное, что к этой глупости следует относится с превеликим
снисхождением.
От Богуславы его ждут.
Ей верят.
Восхищаются. И следует признать, что это восхищение, которое
порой граничило с помешательством, было ей приятно.
Хоть какая-то польза…
- У вас чудесный вкус, - польстила Катаржина, перекусывая
шелковую нить ножничками. – Мне тоже неимоверно больно видеть, во
что превратился этот дом… а все – стараниями нашего батюшки. Вы не
подумайте, я как и полагается доброй дочери, чту его. Но почитание
не туманит мой разум. Я вижу, сколь сильно он погряз в пучине
порока.
Тонкие пальцы Катаржины, вялые, белые, копошились в корзинке для
рукоделия, перебирая нитяные комки…