- Думайте, Мастер. Но… вы понимаете, что времени на раздумье
осталось немного. И еще, я просил бы вас не задерживаться в
городе.
Брокк и не собирался.
Сейчас, глядя на изможденную болезнью женщину, он составлял
список имен. За каждым стоял если не друг – друзей у Брокка давно
не осталось – то единомышленник. И сам этот список казался почти
предательством.
Но было истинное пламя, и тот, кто заключил его в стекло,
готовился к войне.
Брокк потер виски: он устал воевать.
Глава 3.
От воды тянуло тиной.
На городских окраинах, река, выбравшись из обложенного плитами
русла, разливалась. Она была черна и медлительна, ленива в своем
течении, которое выносило к берегам мелкий сор. Летом, на жаре,
река мелела, обнажая каменистый берег. Но сейчас, напоенная
осенними дождями, она разбухла и добралась до линии домов. Первые
из них, поставленные на сваях, были стары, и каждый год ходили
слухи, что вот-вот эти дома снесут, но время шло, а предсказания не
сбывались.
Дома разваливались.
Деревянные стены их давным-давно почернели, покрылись слоем
липкой плесени. Внутри царила сырость, которую не в состоянии было
отпугнуть робкое пламя очагов. Да и то, хозяева вряд ли могли себе
позволить подобную роскошь: здесь если и топили, то редко и
скупо.
И человек в черных перчатках мерз.
Он расхаживал по единственной комнате, изредка останавливаясь
возле окна, затянутого мутными толстыми стеклами. Меж ними и
решеткой, в которую стекла были вставлены, зияли щели. Их
конопатили мхом, замазывали глиной, но та шла трещинами, и из щелей
тянуло сквозняком.
- Успокойся уже, - бросила высокая статная девица, одетая
по-мужски. Кожаные штаны сидели на ней плотно, обтягивая крепкий
зад и мускулистые бедра, а вот вязаный свитер был широк и
коротковат. Из-под него выглядывали полы клетчатой рубахи, плотной,
но поблекшей от многих стирок.
Черты ее лица были лишены всякого изящества: подбородок чересчур
тяжел, а глаза – непривычно раскосы. И девица подводила их черным
углем, но эта единственная, допущенная ею женская слабость, лишь
сильнее подчеркивала некоторую диковатость ее облика. Рыжеватые
волосы она обрезала коротко, неровными прядями, и повязывала поверх
них косынку.
- Время, Таннис, время, - мужчина снова задержался у окна и,
опершись рукой на раму, словно пробуя ее на прочность, пробормотал.
– Я не могу торчать здесь вечность.