– Садись, – Райдо толкнул щенка, и тот, не устояв на ногах,
шлепнулся в кресло. – Давай откровенно. Чего ты хочешь?
– Чтоб она сдохла.
– Замечательно. У тебя, вроде, нож имеется. Иди и убей.
– Что? – Нат, который явно был настроен долго и нудно доказывать
свою правоту, растерялся.
– Разрешаю, – Райдо сел на кровать и поморщился.
От простыней воняло.
И от одеяла.
И от подушек, причем, кажется, сильнее всего, кислым, рвотным, а
вроде его не рвало. Нет, в тот раз, когда рвало, он до унитаза
добрался, из принципа проигнорировав ночной горшок…
…цветочки в него поставить, что ли?
– К-как разрешаешь? – брови Ната приподнялись.
– Обыкновенно. Берешь нож. Поднимаешься на чердак и
убиваешь.
Сидит. Смотрит. Глаза по совиному круглые, и в них Райдо видится
недоумение.
– Ну что выпялился? Убивать ты умеешь, это я знаю точно. А если
конкретный совет, то бей в сердце, чтоб не мучилась, и крови меньше
будет, потому как убираться после сам станешь.
Подушку Райдо отправил на пол и пинком послал в угол
комнаты.
Что за хрень?
Он, милостью Короля, хозяин в этом треклятом доме, а хозяйская
комната больше свинарник напоминает. Дайна сюда не заглядывает, а
Нат… Нат не уборщица, хотя он и пытается, но видать, попыток его
недостаточно.
– Убить?
– Убить, убить, – повторил Райдо, скинув и одеяло, которое было
влажным, неприятным. – Заодно и младенца… вон, подушку возьми.
– З-зачем?
– Ну… она мелкая, резать несподручно будет. А вот подушкой
накроешь, придавишь слегка и все…
– Я?
– А кто?
– Мне пойти и…
Нат нахмурился.
Интересно, он улыбаться умеет? Раньше, до войны, небось умел, а
теперь разучился. И Райдо понятия не имеет, как его научить, чему
научить. Он вообще учитель на редкость дерьмовый, с такого пример
брать – себе дороже выйдет. А Нат берет.
Упрямый.
И сейчас сгорбился, нахохлился. Волосы на макушке дыбом торчат.
Дайна жалуется, что Нат совершенно невозможен, хамит, грубит и
беспорядки учиняет. Но оно и верно, детям положено беспорядки
учинять, а Нат ребенок, пусть самому себе охрысенно взрослым
кажется.
– Тебе, – Райдо поднял бутылку, в которой виски оставалось на
треть. И появилось почти непреодолимое желание к этой бутылке
приложиться.
Легче станет.
Ему ведь больно, и он устал от боли, от самой этой жизни,
которая – война. И отвоевывать минуту за минутой, час за часом… на
кой ляд? Напиться и уснуть.