Вернется к земле.
К корням.
И к мертвому древу рода.
Разве возможна мечта чудесней? Она и представляла себя мертвой,
и старалась не дышать, смиряла стук сердца, которое, упрямое, не
смирялось, но грохотало громче и громче, и в этом грохоте терялся
скрип двери.
Его шаги.
Свет выдавал. Он не любил темноту, а потому брал с собой
лампу.
– Эй ты, жива? – спрашивал он и сам себе отвечал: – Жива.
Живучая тварь…
Он был привычно пьян.
Запах виски мешался с иными ароматами, кисло-сладкими, едкими,
от которых Ийлэ начинало тошнить, а быть может, и не от запахов
вовсе, но от самой его близости.
От боли, которой не избежать.
– Ничего… скоро все… – он пошатывался, и лампа в руке
раскачивалась, желтые пятна света скользили по стенам, по полу,
ослепляя.
За ними сама его фигура гляделась черным силуэтом, точно
вырезанным из бархатной бумаги.
У мамы чудесно получалось вырезать силуэты людей…
– Вставай, – велел он и лампу поставил на пол. – Ну же,
пошевеливайся.
Ийлэ поднялась.
Ударит?
Нет, не подошел даже, цепь снял, дернул так, что она едва
устояла на ногах. И руки метнулись к ошейнику, к замку на нем, но
пес сказал:
– Веди себя хорошо.
Он поднимался, не глядя больше на нее. И Ийлэ шла следом. Со
ступеньки на ступеньку. Камень под ногами, камень под рукой.
Дверь.
Коридор. Свет ослепительно яркий после темноты подвала. Ийлэ
замешкалась, и пес рванул цепь. Он не был зол или недоволен, он
просто воспользовался моментом.
Ему нравилось ловить такие моменты. И наблюдать за тем, как Ийлэ
встает.
– Какая-то ты квелая сегодня… – он подошел и пнул под ребра, не
сильно, и боль эта была привычной, у Ийлэ получилось не
застонать.
А плакать она к тому времени разучилась.
Он же отвернулся и продолжил путь.
По коридору.
Минуя дверь за дверью, и все заперты, но Ийлэ отмечает этот факт
равнодушно. Саднящие ребра ее беспокоят куда сильней.
– Не пришел? – дверь он открывает пинком и придерживает,
позволяя Ийлэ войти. Это не любезность, просто еще одна возможность
пнуть.
Пинаться он любит.
И сапоги носит высокие с квадратными носами и квадратными же
каблуками, с подошвой резной, рисунок которой хорошо
пропечатывается на коже.
Ийлэ протискивается в щель между ним и стеной, ожидая удара.
Не бьет.
Это тоже своего рода игра, в которой он порой позволяет себе не
использовать возможность, ему хватает страха Ийлэ. Только она
устала бояться.