…в этом он ошибался.
Себастьян был уверен, что дражайший пан Белялинский, с которым
ему ныне днем случилось иметь беседу, куда как непрост.
И на умирающего он похож не был. Напротив, выглядел весьма и
весьма бодро.
…сидел в ресторации, будто бы ждал.
Столик круглый под пальмою.
Скатерка белая с красным шитьем опустилась до самого пола,
скрывая и колени пана Белялинского, и тонкие изогнутые ножки
столика. На скатерке – ваза с фруктами.
Тарелочки.
Салфеточки.
Серебро столовое. Стекло сияющее до того, что глядеть больно. И
в этом серебре да стекле отражалось бледноватое лицо пана
Белялинского. Щеки его пылали румянцем, и сам он, слегка ошалевший,
но явно радостный – уж не с графинчика ли настою на перце и
лимонных корочках, которым радостно Себастьяна попотчевал –
выглядел беспредельно счастливым.
- Пейте, пейте, - он самолично наполнил рюмку на высокой ножке и
подал Себастьяну. – А то я заказал, а пить… пить неможно, сердце,
понимаете?
И рученьку к груди приложил.
- Вчера вот грешным делом прихватило, думал, душу богам отдам…
ан нет, попустило… и вот такая радость, такая радость… - он осекся,
понимая, что счастье его незваные гости не готовы разделись. И чуть
тише пролепетал. – Такая радость…
- Какая?
- Ах, оставьте, князь… вы к нам уже и не заходите… совсем дорогу
позабыли… Ганна обижается… а узнает, что я тут с вами… - он кивнул
на чарку, - и вовсе… знаете, у моей Ганны характер не сахарный. Не
женитесь… послушайте моего совета… человека, который думал, что он
в браке счастлив, а после осознал, что сие счастье –
исключительнейшим образом иллюзия дурная.
Он всхлипнул тихонечко и, рюмку отнявши, опрокинул ее. Занюхал
перцовку кусочком яблока и всхлипнул:
- Извести меня пытается…
- Заявление подавать будете? – поинтересовался Себастьян,
отодвигая стул. Но Катарина покачала головой, мол, постоит
лучше.
- Заявление? Ах, бросьте… какое заявление? Скажут, оклеветал… а
я не клеветник… я понимаю, прекрасно понимаю, она ведь ничего
дурного не делает, а что пилит, так все такие… и что лекарства не
купила… мы разорены… почти разорены… что-то я много говорю.
- Вы гробы возите? – Катарине надоело слушать этот пьяноватый
лепет. А было ясно, что пан Белялинский изрядно набрался, уж не
понятно, с радости ли иль с печали.
- Гробы? – он растерянно моргнул. – Гробы… ах, да… гробы… вожу…
вот давече привез двадцать штук. Двадцать!