– Я из рода славного, могу и на
княжну глаз положить, а добра у меня побольше, чем у иного
захудалого князька будет, – беззлобно то ли в шутку, то ли в серьез
ответил Микула.
– Забудь, забудь ты глупости эти! Род
ваш славный, кто ж спорит. Братец дочь за отца твоего не раздумывая
отдал и не выкручивался, как эти, – Завид с ненавистью посмотрел
назад, где скрывались за поворотом хоромы Сбыслава. – Только в
прошлом это все, пойми! Не в обиду. Другие в Новгороде сидят да
князей за бороды дергают. А я разумею так, – дядька остановился,
придержав за рукав и Микулу, снова оглянулся, не слышит ли кто, и
заговорил скрипучим старческим шепотом: – Давай я надавлю на
Сбыславку, найду через кого, он поворчит – поворчит, а дочь отдаст,
никуда не денется. Да все в шутку оборотим, мол, так уж и быть,
зазноба в сердце запала, что и княжна не нужна.
– Сдалась мне его кобыла рябая, –
гоготнул Микула хриплым басом, отчего за соседним забором истошным
лаем зашлась собачонка, – чего я там не щупал, чтобы еще и на
полати ее с собой класть?
– О-о, – протянул дядька, недовольно
сдвигая брови, – охальник каков, так тем более женить вас
надобно.
– Мне не надобно, – отмахнулся
Микула.
– Оженись, оженись, Миколушка, осядь
здесь или во Пскове, брось ты это ремесло неспокойное. Они тебе
платят как псу цепному, чтоб добро их дорогой охранял, в
насаде[2], что ложка в котле, болтался, а
уваженья не имеют. Боятся, то да, а ровней не чтут.
– Да плевать я на них хотел. Я там, у
себя, сам себе князь, – Микула своевольно тряхнул густыми
кудрями.
– Высоко взлетишь, больно падать. Век
ушкуйника недолог, – дядька назидательно помахал перстом.
– Отец ушкуйником не был, а давно уж
в могиле. То никто не ведает, когда Бог приберет.
Оба перекрестились. Ноги снова
заскользили по молодому снегу.
– Что там, на Волге слышно? Верно,
что булгары к сече с неведомой силой изготовились? – снова зашептал
дядька.
– Да кто ж их знает, спокойно все, –
пожал плечами Микула. – Нас не занимали, и мы их не трогали. Тихо
прошли, вот до ледостава успели.
– А отбываешь когда?
– А как санный путь встанет, так
домой и попрем.
– Домой, – проворчал старик, – а у
меня, значит, тебе не дом? Я так, сбоку.
– Да не ворчи, крестный, и здесь дом.
Душой отдыхаю.
– Ты уж, Миколушка, побереги себя.
Всех сыночков да внучат схоронил, никого у меня окроме тебя нет.
Помни то, – старик опасливо шмыгнул носом, еще немного, и
заплачет.