– Да я с испугу с комнаты выскочила,
как тетка Зина заголосила, а обратно уж как уйти? – пробормотала
девчонка, снова переступив ногами и прижимая одну стопой к
щиколотке другой в попытке согреться. – Карточки у нее украли… Все,
до единой, представляешь? И ее, и детские все… Теть Зина только
вчера их получила, принесла да на место положила. Утром отоваривать
не стала – была еще еда. А с работы пришла, хотела Маринке их дать,
чтобы та после школы масла да муки получила. Сунулась – а
карточек-то и нету. Она туда, сюда – нету. Ни одной не осталось!
Она уж и малых подняла, со слезами умоляла сказать, ежели взял кто
из них, а те ни в какую. Да и не глупые мальчишки, что ж они, не
понимают, что с голоду без карточек тех помрут? Новые то тока в
следующем месяце дадут, а без них где еды брать? Сами себя на
голодную смерть обрекать станут? – покачала головой Катерина и
снова переступила с ноги на ногу, отправив греться вторую ступню. –
Ну теть Зина и заголосила…
– Заголосишь тут… – мрачно
прокомментировал ее рассказ Мишка, задумчиво нахмурившись. – Ступай
обуйся, простынешь, – он снова кивнул на ее покрасневшие
ступни.
Катерина только головой покачала в
ответ. Мишка вздохнул и вытянул из глубокого кармана рукавицы:
– На, хоть рукавицы натяни, что ли… –
проворчал он. – Катька, бестолочь, застудишься ведь!
Вздохнув, девчонка скосила глаза на
Мишку. Тот не насмехался, а вполне серьезно протягивал ей свои
рукавицы.
– Засмеют… – неуверенно пробормотала
она.
– Тогда марш к себе обуваться! – зло
процедил парень. – Строит тут из себя…
– Ладно, давай… – Катя выхватила у
него рукавицы и, украдкой скользнув взглядом по собравшимся,
мгновенно натянула их на ноги.
Собравшимся было не до нее. Пока
Мишка шептался с девчонкой, из своей комнаты выбрался мальчонка,
приемыш того мужика, что разорялся по поводу семи египетских казней
для вконец обнаглевшего вора, и, пробравшись сквозь толпу, прижался
к матери. Взгляд Ильи, упавший на жену, выцепил любопытную мордаху,
выглядывавшую из-под материнской руки, и мгновенно налился лютой
ненавистью.
– Ах ты гаденыш… – зашипел он, одним
плавным движением наклоняясь и вытягивая мальчишку из материнских
рук. Ухватив пацаненка за ухо, он приподнял завопившего от боли
ребенка и со всей дури залепил ему увесистую оплеуху. – Ты воруешь,
паскуда? А ну признавайся, паршивец! – стряхивая с руки повисшую на
ней запричитавшую жену и ударом ноги отправляя женщину в
отшатнувшуюся толпу, взревел он.