— Всё в лучшем виде, красавчик! О, что это, несколько капелек?
Но ведь это не краска, правда?
И она на мгновение припала к моей щеке, слизывая кровь,
выступившую в местах уколов. Сглотнула, довольно щурясь. И струна
лопнула. Не знаю, какие чары жили в тебе, дорогуша, но теперь ты
навсегда их лишилась… И поделом: нечего совать в рот что ни
попадя…
Эльфийка ушла так же тихо и незаметно, как и появилась, оставив
в качестве доказательства своего посещения узор на моём лице и
перчатку у меня во рту. Какое-то время я стоял, глядя в злобное
пламя свечи, пока лёд потрясения не начал таять, а потом сполз на
пол, стукаясь затылком о деревянный брус. В голове не осталось ни
одной завалящей мыслишки — ни о прошлом, ни о будущем. Не знаю,
сколько прошло времени, — я даже не слышал, как уезжал принц. К
реальности — пусть не совсем, но чуть-чуть поближе — меня вернуло
появление Бэра. Он довольно выдохнул:
— Ну, вот и всё! Отмучились! — И тут он понял, что комната
выглядит иначе, потому что на столе откуда-то появился источник
света. — Эй, а это что такое?
Лучник перевёл взгляд в мою сторону, и я с несколько
отстранённым изумлением узнал, что большие глаза могут быть не
только у эльфов.
— Что произошло?
Он наклонился ко мне, извлекая «кляп» из уже частично онемевшего
рта, и наконец-то рассмотрел главную причину моего ступора. Бэр был
поражён, и поражён неприятно.
— Это… по приказу принца… но зачем?
Надо же, он способен мыслить логически! Разумеется, клеймо
королевского палача можно поставить исключительно с ведома и по
поручению особы королевской крови!
— И почему именно это?
— Что? — прохрипел я.
— Такое клеймо редко используется…
— Да что, скажи, наконец!
— «Погасивший незажженную свечу».
Сердце упало куда-то вниз. Нет, не к ногам, гораздо ниже… Твоей
рукой, эльфийка, водили обозлённые боги, не иначе — никакой другой
приговор не мог бы причинить мне больше страданий…
Только теперь я понял, что моё недавнее отчаяние было всего лишь
прелюдией, слабой репетицией того, что накатывало на меня сейчас.
Волна безысходной тоски, смешанной с самой искренней и глубокой
ненавистью и самой незамутнённой злобой — о нет, не к кому-то
конкретному, разве что только к стечению обстоятельств, наделившему
меня такими достоинствами, от которых впору бежать сломя голову… А
ещё она была отражением моей беспечности и глупости, наивности и
поверхностного отношения к людям… Я совершил то, чего не следовало
делать, и даже не подумал, чем могут обернуться подобные «капризы»…
Но самым страшным и самым неотвратимым было совсем другое. Вы
видели шторм на море? Если видели, то поймёте, что я имею в виду.
Первая волна отнюдь не самая страшная, гораздо страшнее та, что
приходит следом… У меня тоже имелась такая «волна», сплетённая из
чужих воспоминаний и слухов, из бессилия и чувства вины, и хотя
разум мой понимал всю абсурдность обвинений, сердце не хотело
прислушиваться к его голосу…