Теперь она даже полюбила свою узкую девичью постель в келье —
прижимала горящую щеку к подушке, поглубже зарывалась носом в
легкое одеяло. Пусть в монастыре и не было ничего, что она могла бы
назвать своим, но здесь, на этом неудобном ложе, она, по крайней
мере, была одна. Ари плохо представляла себе, что происходит между
мужчиной и женщиной: ее мать была строга и порой холодна с ней, да
и странно было бы ждать от супруги князя Хольма подобных
разговоров. Разумеется, матушка поговорила бы с ней, когда настало
бы время, ну а монахиням и вовсе не подобало вести с воспитанницами
такие разговоры. Они все твердили о послушании и смирении — а Ари
боялась. И пусть каждый день она говорила себе, что стерпит все
ради мести: крепко зажмурится и стерпит все, что этот пират —
отчего-то она стала называть лорд-маршала именно так — надумает с
ней сотворить.
Он же любил... нет, он до сих пор наверняка любит другую, ту
самую Элизу, которую нашли растерзанной в лесу. А в старинных
романах, которые Ари читала еще дома тайком от матушки, всегда
писали о рыцарях, до самой смерти оплакивавших своих возлюбленных и
хранивших подаренные ими цветы.
Кстати, о цветах: незадолго до свадьбы в монастырь доставили
ларец, матушка Имельда с таинственным видом поманила Ари к себе и
распахнула перед ней резную крышку: на темном бархате словно сияла
россыпь рябиновых ягод, перевитых золотыми нитями. "Это ты наденешь
в день свадьбы, дитя, — матушка Имельда смотрела так, словно ей
самой так и не терпелось примерить это чудесное колье. — Алмазы.
Цвет их столь редок... Такие отыщешь разве что в королевской
сокровищнице. Надеюсь, ты примешь подарок лорда Лингрэма с
благодарностью?" "Да, матушка Имельда", — пролепетала Ари, а потом
готова была ударить себя по губам за такие слова. Пират шлет ей
дары, а она и рада... И еще жалеет, что сможет надеть свои "рябины
в золоте" только в тот самый проклятый день...
А он подступал все ближе. Вот-вот начнет свой отсчет последняя
неделя, скоро последняя примерка, нет-нет, еще одна... Вечерами они
сидели в саду с Бейтрис до самых сумерек — и даже вездесущие
монашки и болтливые воспитанницы не приближались к ним. "Иди спать,
Ари, — вздыхала Бейтрис, крепко сжимая холодные пальцы подруги. — И
не вздумай плакать!" "Вот еще! — возмущалась Ари, и страх будто бы
на минуту разжимал когти. — Чтобы хоть кто-то увидел меня
зареванную и с распухшими глазами? Да ни за что!" "Север никогда не
сдается!" — улыбалась Бейтрис, крепко обнимая княжну Хольм.