- Когда мне будет восемьдесят пять… -
неожиданно проговорил Иван, криво улыбаясь подрагивающими
губами.
- Что? - растерянно спросила
женщина.
- Когда мне будет восемьдесят
пять,
По дому буду твои тапочки искать,
Ворчать на то, что трудно мне
сгибаться,
Носить какие-то нелепые шарфы
Из тех, что для меня связала ты.
А утром, просыпаясь до рассвета,
Прислушаюсь к дыханью твоему,
Вдруг улыбнусь и тихо обниму.
Когда мне будет восемьдесят пять,
С тебя пылинки буду я сдувать,
Твои седые букли поправлять,
И, взявшись за руки по скверику
гулять.
И нам не страшно будет умирать,
Когда нам будет восемьдесят
пять...
- Иван… - рассмеялась Ютта сквозь
слезы. – Ведь там наверняка есть и продолжение?.. С ее стороны?
- Есть… - промолвил Иван и закончил
стихотворение.
- Когда мне будет восемьдесят
пять,
Когда начну я тапочки терять,
В бульоне размягчать кусочки
хлеба,
Вязать излишне длинные шарфы,
Ходить, держась за стены и шкафы,
И долго-долго вглядываться в
небо,
Когда всё женское, что мне сейчас
дано,
Истратится, и станет всё равно —
Уснуть, проснуться или не
проснуться,
Из виданного на своём веку
Я бережно твой образ извлеку,
И чуть заметно губы улыбнутся…
[Евгения Иванова, «Когда мне будет
восемьдесят пять»]
Ночь вступала во все права, а в
небольшой квартире, обнявшись, сидели два человека – основательно
потрепанный жизнью мужчина, и молодая женщина. Они очень любили
друг друга, и очень хотели состариться вместе, дожив до
восьмидесяти пяти, а может быть и больше.
Глава 3
Обычно Томас предпочитал нормальные
самолеты. Ракетная техника вызывала у него некоторое опасение,
понятное и простительное для того, кто застал время
аэропланов-«этажерок». Было что-то противоестественное в том, чтобы
лететь верхом на ракетном двигателе. Противоестественное,
потаенно-опасное и потому – притягательное.
Томас давно вышел из того возраста,
когда, чтобы ощутить жизнь во всей полноте, опасностью нужно
приправлять каждый прожитый день. Но его натуре все равно
периодически требовался адреналин. Поэтому Фрикке занял свое кресло
с приятным предвкушением интересных и щекочущих нервы переживаний.
Место рядом пустовало и, хотя в узком вытянутом салоне без
иллюминаторов были и другие свободные кресла-ложементы, Томаса
грела мысль, что его демарш в зале ожидания скорее всего избавил от
неприятного соседства.