Тетушка, значит. Значит, и хозяйка в доме имеется.
Действительно, зачем бы лорду жениться, если есть кому
присматривать за домом… то есть замком. Не ради же того, чтобы было
кому постель греть. Тут и без жены желающих прорва… Эта мысль
почему-то кольнула, и я прогнала ее, снова вслушавшись в болтовню
Бет.
—… делают все, что могут, чтобы принять гостей как подобает, но
прислуга не поспевает. Эмма, экономка, с ног сбилась, и Томас
говорил, что кастелян стал злой, как собака, а рука у него тяжелая…
Так что простите, миледи, что вам пришлось ждать.
— Ничего. Полей мне волосы хорошенько. Теплой водой. И дай сюда
миску.
Пора бы делом заняться, а то этак невесть до чего додумаюсь. Я
начала втирать желтки в голову и зашипела, едва коснувшись волос.
Справа выше виска обнаружилась здоровая и болючая шишка. Да,
похоже, хорошо леди Кэтрин об лестницу приложилась. Я оглядела себя
— да, вот еще синяки на бедрах и на боку. Странно, что раньше их не
заметила. Не до того, видимо, было.
Я шагаю вниз по крутой каменной лестнице, подол цепляется за
что-то, обрывая на середине шаг, я пошатываюсь, взмахиваю руками,
пытаюсь удержаться, сердце летит в пятки, и вместе с ним лечу я.
Руки промахиваются мимо опоры, я качусь вниз, больно пересчитывая
ступени собственным телом. Меня заносит в сторону, голова влетает в
стену. Искры из глаз — и темнота.
— Миледи! — пробился сквозь звон в ушах голос Бет. — Миледи, что
с вами?
— Ничего, — я медленно выдохнула. — Задумалась.
До чего же по-настоящему все было! Как будто это я сама летела с
лестницы совсем недавно. Интересно, это возвращается память или
личность? Теоретически, если память — всего лишь последовательность
соединений нервных клеток и молекулы в них, она может сохраниться в
теле и вернуться. Это было бы здорово. Не пришлось бы задавать всем
подряд глупые вопросы.
А вот двум личностям в одном теле будет тесновато. Леди Кэтрин —
точнее то, что я о ней успела узнать — мне нравилась. Не каждая
наберется смелости открыто сопротивляться навязанному жениху. Но,
как бы она мне ни нравилась, жить и дышать мне нравилось еще
больше. А если исчезнет сознание — исчезну и я.
— Вы так побледнели, миледи. Вам нехорошо?
— Хорошо. — Я снова взялась за волосы.
И снова застыла.
Я лежу на скамье, руки привязаны к ее краю, на ногах сидит
матушка. Болит прокушенная губа, горит спина. Свист— я сжимаюсь
прежде, чем плеть касается кожи. Обжигающая боль. Наверное, надо бы
кричать и плакать пожалостливей, не отец, так мать смилостивится,
но я стискиваю зубы так, что начинают ныть челюсти.