— Только покажите, как тут и что
делать? — попросил я его. — Я теоретически знаю, конечно, но сам
редко когда брался за удилище.
— Вы чего-то не знаете? — сильно
удивился он, а затем закусил губу. — А да, вы же не совсем обычный
ребёнок. Простите, синьор Витале.
— Показывайте, синьор Джакопо, в моём
детстве имелись свои плюсы, не до рыбалки было, — отмахнулся я от
его смущения, а он, довольный тем, что оказался первым, кто учит
меня хоть чему-то, поскольку обычно это было наоборот, с гордостью
стал посвящать меня в таинства рыболовного ремесла.
***
Медитативные посиделки с капитаном за
рыбной ловлей и неспешными разговорами оборвались, когда вдали на
берегу раздался громкий детский вопль. Затем послышалось несколько
ругательств, и мы, переглянувшись с синьором Джакопо, стали
сматывать снасти.
— Благодарю вас, — я вернул ему
удочку, — надеюсь, мы сможем повторить наши посиделки без того,
чтобы рядом что-нибудь обязательно случилось.
— Буду этого с нетерпением ждать,
синьор Витале, — хмуро ответил тот, унося всё в свою каюту.
Когда он вернулся, нам подали лодку,
и мы прибыли на берег, где десяток солдат стояли, смотря на что-то,
находившееся внутри образовавшегося круга. Мы с капитаном рыкнули,
и нам тут же освободили вид. Оказалось, на песке лежит связанный
верёвками ребёнок лет семи, который и издавал громкие звуки,
прервавшие наш отдых.
— Нашли в лесу, синьор Витале, —
обратился ко мне один из солдат, показывая руку, на которой
красовался укус.
— Вернись на корабль, пусть рану
обработают и забинтуют, — кивнул я в сторону корабля, — в тропиках,
сам видел, что бывает после загноения ран.
Он смутился, затем низко поклонился и
молча отправился к лодке.
— Ты кто? Откуда здесь? Где твои
родители? — на трёх разных языках спросил я ребёнка, перебирая
языки араваков, караибов и майя.
Услышав мою речь, ребёнок перестал
кричать и быстро залепетал на языке, который я не понимал. Я
огорчённо покачал головой.
— Развяжите, дайте флягу с водой,
пусть идёт куда шёл, — распорядился я, и вскоре все вернулись к
работе, а ребёнок остался один, со стеклянной флягой в руке,
обёрнутой толстой парусиной. Он посидел ещё десяток минут, но,
когда понял, что всем стал безразличен, драпанул с берега так, что
только пятки замелькали.
— Удвойте караулы, синьор Бароцци, —
попросил я, проводив бегство туземца взглядом, — особенно
ночью.