Сын Дуги́
вздохнул. И вздох его напоминал плеск водной глади, растревоженной
взмахом крыльев.
— Думаю, —
устало произнес он, — о былых злоключения моих вам поведал
правитель Антуриум?
— А вы не
думайте, — возвестил Аспарагус, чувствуя, как доспехи напускного
умиротворения трещат по швам. — Лучше скажите, скольких лет владыке
Дуги́ стоило вылепить воина из поэта?
— О! —
Голос океанида сохранял ровность, как натянутая веревка, невзирая
на груз, подвязанный к ее середине. — Поверьте, история сия ваш
слух не усладит. Ко всему прочему станет весьма затяжной и путаной.
Не сочтите за неуважение, но внушительную ее часть я млел в пьяном
исступлении.
— И
выжили.
— Научился
убивать.
Какое-то
время Аспарагус глядел на редкую морось, подкошенную ветром. Глядел
и молчал, ибо сердце полнилось тревогой, а разум одолевал вопрос о
здравости замысленного действа.
Сомнения
почти стерлись — в Барклей грядет борьба за власть. Недаром же на
судных листах подпись красуется: А. — правитель клана
дриад.
Из-под
завалов Эсфирь вызволила дриада с золотыми глазами. И Аспарагус
знал эту дриаду. Хорошо знал. Она — корень всех зол. Он хотел
встретиться с ней. Хотел хотя бы попытаться воззвать её к
разуму.
— Ступайте,
сын Дуги́. — Оттолкнувшись от дерева, Аспарагус дернул щекой и
устремился к Морионовым скалам, куда и держал путь до намеченной
остановки. — Оберегайте наследника. И вот еще что: ежели мы с вами
выживем и снова встретимся, отвесьте мне пинка, чтобы больше в моей
голове не зарождались столь отчаянные побуждения. Ныне я рискую
жизнью.
Он не успел
пройти и тридцати шагов, как в спину дохнула морозная свежесть,
раздувшая взмокшие волосы.
— Верю,
поступаете вы мудро и верно, — произнес сын Дуги́. — Пусть удача
благоволит вам. В конце концов, жизнь — это всего-навсего дорога к
погибели.
На миг
ветер усилился. Аспарагус обернулся. Но вместо океанида узрел на
тропе островок подтаявшей изморози.
Теперь
Эсфирь могла не страшиться, что в миг забытья на шее стянется
древесный корень или сорняк. Рубин сдержал слово. Вывел их с Мраком
— так она нарекла хина — из Барклей и оставил среди бескрайних
земель, испещренных высокими, поросшими мхом и цветами
курганами.
— О
подозрительности Аспарагуса впору легенды слагать, — прошипел
Рубин, прежде чем ушел. — Но раз ты до сих пор не окружена его
подпевалами, значит, он поверил, что ты улетела.