В иные
вечера Олеандр любовался цветком, не раз отрисовывал его,
устроившись в тени крон. А ныне лишь бегло оценил. Невидимые ветра
дули в спину, заталкивая его в укрытие.
Он не вошёл
— ввалился в хижину. И упал на рулоны с шелками, сваленные в углу.
Череда покалываний пробежала по телу, разгоняя кровь. Он был дома,
в стенах трапезной, окутанных тишиной.
Как ускакал
его отец невесть куда, так и вымерла их обитель. Не тянуло с
веранды курительными благовониями, не слышались шелест книжных
страниц и редкие покашливания.
Но что хуже
— бразды правления пали в клешни Аспарагуса.
Олеандр
кожей ощутил чужой взгляд. Острый и колючий, изучивший его от
макушки до пят столь же цепко и пристально, сколь лекарь оглядывает
захворавшего с неведомым недугом.
— Явился, —
растревожил безмолвие до боли знакомый голос. Фрезия? — Могу я
спросить, где тебя носило?
Он
приподнялся на локтях. Открыл сперва правое веко, потом левое. И
надежды на неполадки со слухом рассыпались пеплом. У ствола,
устроившись на подушке с золотыми кисточками, восседала его
суженая.
— Дозволь и
мне тогда спросить, — выдавил Олеандр, размышляя, не отдаться ли на
растерзание хинам, пока невеста, чего доброго, не довела его до
греха. — Кто впустил тебя в дом владыки?
— Вы дверь
не заперли, — с запинкой отозвалась Фрезия. — И я решила… Я просто
хотела…
— Застать
меня врасплох? — догадался Олеандр.
Мрачная
тень залегла под глазами Фрезии. Как ни странно, они засверкали
ярче, будто к ним поднесли подожжённую ветвь. У Олеандра вспотели
ладони, а губы, напротив, пересохли.
Дурной
знак!
— Прошу,
больше не заходи без спросу в дом владыки, — выдохнул он. —
Во-первых, это неправильно. Во-вторых, ты можешь попасться
стражникам. Оно тебе надо? Доложат твоему отцу, и он тебя… Хорошо,
если просто в хижине на месяцок-другой запрёт.
— Я не
настолько глупа, Олеандр, — Фрез фыркнула и надула губы. — Я не
попадусь.
— Может
быть. И тем не менее…
Он поднялся
с шелков и подковылял к чану с водицей.
Трапезную
окутывал полумрак. Из вороха златоцветов, прилипших к потолку и
стволу, тьму разгоняли лишь два. Золотые отблески рассыпались по
воде, уползали в её глубины, подсвечивая плавающие лепестки — будто
лодки по озерцу плавали в полночном свету. Едва ли Олеандр сумел бы
сказать, сколь долго простоял, опираясь на чан и пялясь на свое
усталое отражение. Просто в какой-то миг в уши вторгся скрип
половиц, голова снова заработала.